Дмитрий Емец - Ладья света
— Мамоцкамамоцка… Папоцкамамоцка!
— Успокойся, Никита! Да перестань ты! — раздраженно крикнул Шилов.
Зигя продолжал твердить одно и то же. Сейчас он больше доверял Мефу. Все же тот был «папоцка», а Шилов просто «Витя», хотя и дружбан по песочнице и вообще свой парень.
Дафна тронула руку Прасковьи. Рука была как деревянная. Спиной Прасковья не касалась пола, опираясь о него только пятками и затылком.
— Давно это с ней?
— Много пять минут, — сказал Зигя.
С определением времени у сыночка Мефа был всегдашний напряг. Он знал только «много пять минут», «вчела» и «длугая следа». «Вчела» нередко могло означать и «завтра». Самым же отдаленным и в веках растворенным понятием была «длугая следа». Например, если, строго глядя в глаза, спросить у Зиги, когда вымерли динозавры, он сначала смутился бы, не исключая, что сам стал тому причиной, а потом, переводя стрелки, ответил бы «длугая следа».
Вспомнив, чему ее учили в Эдеме, Дафна вгляделась в Прасковью истинным зрением. И почудилось ей: она видит вспаханное, готовое к посеву поле, скрытое н непроглядном мраке. То там, то здесь на поле зажигается рыжий огонек жизни, вокруг которого сразу начинает зеленеть и пробиваться трава, но тотчас к огоньку устремляются черные собаки и забрасывают его землей. Где-то же в центре поля, под почвой, лежит нечто напоминающее сгнившую тряпку. Изредка тряпка слабо шевелится, и по земле проходит рябь.
— Подселенец! Ну конечно! — пробормотала
Дафна.
Шилов тревожно повернул к ней лицо. Он сталкивался с этими жуткими, лишенными разума существами, которые питаются гноем человеческой души, которую, кстати, сами же и заставляют гнить. И чем больше душа, тем сильнее измывается над ней подселенец. Так вот почему Лигул не опасался, что наследница мрака соскочит с крючка!
— Ты сможешь его выгнать? — спросил Меф.
— Нет!!! — ответила Даф очень поспешно.
— Почему «нет»?
— Ну я боюсь! Я, конечно, могу заставить его вылезти, это не особо сложно, но что будет потом… — она замолчала.
Мефодий достал спату. Клинок был тусклым, но по его центру уже пробегала золотистая жилка. Спата чувствовала близость врага.
— И что потом? — спросил Меф.
— Подселенца надо убить сразу в первые секунды. Если не справишься — он вберет силу твоего оружия. И тогда его вообще не победишь.
— А куда его надо поражать? В голову? В сердце? — спросил Меф.
— У него нет ни сердца, ни головы. И размера тоже нет. Иногда он как платок, а может растянуться на весь город. Если целая толпа идет рвать кого- то в клочья — значит, ее пожрал один подселенец.
— Это да. Они вечно валяются на дне расщелин Нижнего Тартара и мечтают кого-нибудь захватить. Хоть мертвяка, хоть кого. Только они обязательно заползут в него все вместе и разорвут его на куски. А потом друг друга будут рвать… Тупые совсем, не умеют делиться, — подал голос Шилов.
Словно ощутив, что речь идет о нем, грязное полотенце в груди у Прасковьи шевельнулось, заставив тело мучительно выгнуться. Казалось, еще немного — и шейные позвонки не выдержат.
— Похоже, он ее скоро того… — сказал Шилов. — Когда они совсем выгибаются, то лопаются — и во все стороны ошметки.
— Ты что, ничего не собираешься делать? — спросил Меф.
Собираюсь. Пойти в другую комнату, чтобы не обрызгало.
Шилов лениво встал, но все же не вышел, а остановился в дверях.
— Ты же хотел идти? — напомнил Буслаев.
— Успею еще!
— Папоцка! Витя! Мамоцке больно! Она плацет! — взвыл вдруг Зигя.
Дафна увидела, как по запрокинутому лицу Прасковьи из уголка глаза бежит слеза. Коснувшись раскаленного виска, капля зашипела и испарилась.
Размытая жалость Дафны собралась воедино и, утратив всякую сентиментальность, сузилась до конкретного поступка. Сердито оттолкнув кота, который упорно рвался показывать грифу, что большой еще не значит крутой, она достала флейту.
— Ты готов? — спросила она Мефа, поправляя мундштук.
— К чему?
— Ко всему! — И, сдвинув брови, Дафна выдохнула маголодию.
Бурлящие светом звуки впились в подселенца. Грязное полотенце зашевелилось и. дрожа, как медуза, выползло у Прасковьи из груди. Двигался подселенец неуклюже. Мефодий, занесший для удара пылающую спату, испытал к нему презрение за эту медлительность. Сияние клинка померкло, и подселенец, вместо того чтобы рассыпаться в пыль от удара спаты, обмотался вокруг нее. Меф лихорадочно попытался стряхнуть его, но не тут-то было. Грязное полотенце плотно обкрутило спату и, вспыхивая, жадно поглощало все ее полыхания.
Буслаев размахивал спатой, сокрушая мебель, но совершенно не вредя при этом подселенцу. Он лишь мешал Дафне, которая, чтобы не повредить ему, не могла выдохнуть маголодию. Спата становилась все тусклее, а полотенце, напротив, наливалось силой.
— Я же говорила! Сразу надо было! Он ее выпивает! — крикнула Дафна.
Идя на риск, Мефодий попытался сорвать подселенца голой рукой, но его скрутило такой безысходной тупой болью, что, выронив спату, он сел на пол и зарыдал. Ему было так скверно, что он покончил бы с собой, если бы вспомнил, как это делается. Но он даже этого не мог вспомнить. Душу его наполняли тьма и уныние, которые хотелось разогнать чем угодно, любой бредовой выходкой I Он теперь не просто понял Прасковью — он и сам в эти минуты точно стал Прасковьей.
Шилов по-прежнему никуда не уходил, а, стоя в дверях комнаты, точно бич, покачивал в руке гибкий меч.
Воспользовавшись тем, что Мефодий уронил спату. Дафна атаковала штопорной маголодией. Полотенце зашипело, точно мокрая тряпка, в которую I ткнули раскаленной головней. В дряблом боку подселенца образовалась обугленная дыра. Грязное полотенце перестало вздрагивать и обмякло.
— Мальчику неприятно. Он ищет выход! — проком монтировал Шилов.
Длинный мостик слизи, всплеснув, перебросился через обугленную дыру, которая начала быстро затягиваться.
— …и он его нашел! — закончил тартарианец.
Понимая, что момент упущен и каждая следующая маголодия только сделает подселенца сильнее, Дафна опустила флейту. Она ощущала свое полное бессилие. У ее ног, вытирая слезы Депресняком, рыдал Мефодий. Чем больше он их вытирал, тем сильнее рыдал. И чем сильнее рыдал, тем яростнее приходилось вытирать. Буслаев настолько уже ничего не соображал, что, когда кот вырвался, на четвереньках попытался подползти к подселенцу, чтобы ради разнообразия вытереть лицо полотенчиком. Депресняк шел рядом, терся об него и мурлыкал.
— Студенту больше не наливать. Сейчас подселенец его дожрет! — сказал Шилов.
Зигя бросился к нему и схватил за плечи. Все слова у нею потерялись Осталось лишь беспокойство
