Град разбитых надежд (СИ) - "Сумеречный Эльф / Сумеречный_Эльф"
— Мы должны остановить его! Должны, Белый Дракон, — пробормотал Каменный Ворон. — Я пришел в миры Хаоса, принял неравный бой. Меня предупреждали. Я знал, но так надо. Должен же был хоть кто-то… Кто-то должен действовать, пока остальные заранее признали вашу гибель. Помоги мне!
Страж с трудом стоял, опираясь о стену. Искаженные гризайли на облезлой штукатурке безмолвно рычали оскалом чудовищ, щерились уродливыми образами расчлененной плоти. Изнанка града накатывала волнами омерзения, оплетала черными линиями. И вокруг из окон все шагали и шагали люди. Воронка — пасть Змея — раскрывалась шире и шире посреди опаленного рухнувшего неба. И на нее с горечью взирал бессильный Страж Вселенной.
— Помогу! — воскликнул Джоэл. — Только скажи, кто прячется под фарфоровой маской.
— Бифомет Ленц и… — прохрипел израненный Каменный Ворон, но опрокинулся навзничь, пронзенный сотней темных копий. Вокруг шеи его стянулась петля, и голос иссяк. Гигантская черная лапа подхватила крошечную в сравнении с ней человеческую фигурку и потянула наверх, прямо в воронку.
— Страж! — крикнул Джоэл, отпуская белые линии. Они темнели, наливались кровью, иссякали.
— Не смей! Белый Дракон принадлежит мне, — усмехнулся Змей. И рухнул занавес, декорации слились огнем, город полыхал и рушился. Умирали миры, разрывались души. Все засыпал бесконечный серый пепел.
«Бифомет Ленц», — звучало в голове. Билось гулом предупреждения в преддверии пробуждения. Или не в голове? Или стучали снаружи, с другой стороны Вермело, из мира живых?
Снаружи. Стук из реальности, которая едва ли не страшнее снов.
«Я жив, я мансарде. Я все еще жив, и Вермело жив», — подумал Джоэл. Больше он не ощущал под пальцами белых линий, больше не отворачивал людей от бессмысленного падения в пасть Змея. Но тревожный грохот у двери пронзал новыми тревогами, предчувствиями.
Стук, дикий стук вместо пробуждения вдоль перелопаченного снами-предупреждениями сознания. А вместе со стуком задушенный крик, почти вой. Кто-то по ту сторону двери зажимал себе рот, чтобы не голосить на всю улицу.
— Джоэл! Помоги!
Джоэл немедленно вскочил, стряхивая остатки забытья. Стук повторялся короткими неритмичными очередями, отражался в оцепенении слуха, обращенного в себя. Стук и крик прошивали, как разряды молний сквозь ощерившиеся нервы, как удары по мертвым щекам.
Открывать не хотелось, все пространство свилось булавочной головкой вокруг затворенной щеколды деревянной двери, на которой Ли в порыве вдохновения нарисовал улыбающееся солнце. Почти автопортрет.
И где же был он теперь? Все еще на дежурстве — только светало, зеленая пелена мешалась с алой кромкой Змеиного Глаза. В такой час подсчитывали потери среди обратившихся горожан, в такой час обычно умирали в госпиталях.
Чья потеря ныне колотила в дверь? Каждый удар ухал под сердцем замиранием, в руках и ногах поселился холод, сочившийся тиканьем часов на башне. Все, как и накануне. Только за дверью стоял не Ли, он бы просто вошел, он бы принес дурные вести громко. Иных в такое время никто не ждал.
— Кто там? — хрипло осведомился Джоэл, вставая с кровати, приникая к доскам, вслушиваясь. Он бы обрадовался, если б между них внезапно просунулся кинжал или меч заговорщиков-революционеров, он бы уклонился, дал отпор, вступил в бой. Но нет, он знал, что его вновь ждет иная битва.
— Беда! — после короткой паузы разнесся срывающийся возглас. И слезы великого плача, как стенания по гибели мира, сквозили в каждой букве, вонзенной хуже лезвия ножа в настороженность слуха и души.
Джоэл вздрогнул — Батлер. Как умирающий брошенный пес, в дверь скребся их добрый друг, их Батлер, лишь недавно обретший счастье и покой. Беда… Какое странное короткое слово. Какая же беда? Так же он стенал, когда чуть не погибла Энн.
— Что случилось? — воскликнул Джоэл, едва не вырывая щеколду вместе с петлями. Хотелось ошибиться, спутать голос друга с голосом какого-нибудь случайного знакомого. Но на пороге стоял, пошатываясь, как в бреду, исхудавший и осунувшийся Батлер. Руки его безвольно висели плетьми, щеки ввалились, как у живого трупа. Гонец беды, предвестник конца.
— Беда, Джо… беда! — выдохнул, едва слышно после нечеловеческих возгласов, и едва уловимо ответил: — Ида обратилась.
Джоэл закрыл глаза, словно желал не видеть, не смотреть, вернуть время на два дня назад, где цвел и благоухал благословенный сад вечного покоя. Нельзя, никак и никогда. Челюсть свела судорога, фаланги пальцев скрючились в когти, распрямились и одеревенели.
— И ты? — выдавил из сдавленной груди Джоэл, заставляя Батлера зайти внутрь. — Ты убил ее?
Долг охотника не позволил бы Батлеру поступить иначе с сомном. Сбылось их вечное проклятье. Не просто так Цитадель предостерегала от привязанностей. И пусть все нарушали это правило в силу самой природы человека, стремления любить и быть любимым, дикий закон Змея Хаоса читал свои условия. Доказывал раз от раза, кто сильнее, у кого больше власти над вечным градом. Скотобойней Змея.
— Нет, Джо! Все сложнее! — простер тощие длинные руки Батлер, точно надеясь ухватить нечто незримое, прозрачные сияющие нити. Тщетно. Дрожащие пальцы лишь перебирали затхлый воздух мансарды.
— Значит, ты пришел, чтобы взвалить на меня эту ношу, — коротко ударяя кулаком по деревянной обшивке стены, глухо заключил Джоэл.
— Нет…
Батлер задохнулся беззвучными рыданиями, закрывая лицо руками. Джоэл усадил его на колченогий табурет, чтобы друг не упал. Невольный гость, посланник беды, съежился и сжался, как сложившийся каркас высокого прекрасного строения, остов сгоревшего собора.
— Сядь выпей, — уверенно приказал Джоэл, покопавшись в сундуке. На дне лежала бутылка, оплетенная веревкой. Уже початая, но еще ни разу из нее не наливали по такому горькому случаю.
— Это вода? — отстраненно поинтересовался Батлер, поднося к губам питье.
— Конечно, вода.
В стакане плескался чистейший самогон. Батлер закашлялся, опрокинув в себя залпом крепкое пойло. Взгляд его, и без того туманный, еще больше помутился, но в нем хотя бы перестали плясать опасные языки пламени сумасшествия.
— Вот так. А теперь рассказывай. Тебе тяжело, понимаю. Но ты все же пришел. Молодец! — настойчиво спрашивал Джоэл и вдруг запнулся в замешательстве: — Где сейчас малышка, твоя дочь?
Если бы он узнал, что Ида после обращения убила младенца, пожалуй, не сумел бы дальше вести разговор, продолжая слабые попытки поддержать и утешить. Слишком изорвалась его душа, очистилась от брони профессиональной суровости. Содрали эту защиту, выкорчевали, разбили, как панцирь черепахи. Теперь он все чувствовал обостренно, видел вещие сны и черные воронки в небе. И уже не сомневался — все реально. Именно это реально, а не то, что показывал обычным жителям их темный город, их Вермело.
— С ней… с ней все хорошо. Я оставил ее у соседки, — давясь и с усилием заставляя язык ворочаться, с неестественным акцентом пробормотал Батлер. Джоэл немного успокоился: по крайней мере, хоть что-то уцелело. Хоть кто-то.
Он больше не желал видеть растерзанных младенцев. Ни в Ловцах Снов, ни, тем более, в реальности. А после бойни в Квартале Ткачей он невольно навидался всякого. Но он — это он, его рок, его судьба, его разбитая хрустальная сфера, подвешенная над бездной. Прекрасный сад, искореженный Хаосом.
Батлер не заслужил ничего из случившегося с ним. И никто не заслужил созерцать превращение в монстра собственной жены. Только это происходило в Вермело день за днем, вернее, ночь за ночью — чьи-то жены и мужья, отцы, матери, сыновья и дочери. Охотники старались не задумываться об этом, когда пронзали мечом очередного сомна. Впрочем, шокированное оцепенение Батлера наводило на все более паршивые мысли: он столкнулся с чем-то, что не встречал за годы службы, с чем-то, что потрясло его не меньше, чем Легендарный Сомн Джоэла.
— А теперь расскажи мне, пожалуйста, что случилось с Идой, — мягко, но настойчиво потребовал Джоэл. Таким тоном он говорил с Джолин в одну из их первых встреч, в ту ночь, когда нашел ее в переулке с рассыпавшейся корзиной пирожков. В ту страшную ночь, когда Легендарный Сомн впервые явил себя в истинном обличии и разворотил телеграфную станцию, убив старика-служащего и собак Батлера. В ту ночь, когда Джолин дважды чудом осталась жива. На несчастную Иду чудес, похоже, не хватило.
