Мервин Пик - Замок Горменгаст
Но Щуквол особо и не надеялся, что комната, в которую он заплыл, будет иметь другой выход. Он был как в западне, но решил, что плыть дальше и отыскивать что-либо более подходящее опаснее, чем оставаться здесь до наступления темноты.
Поверхность воды теребил легкий ветерок, дувший со стороны Горы Горменгаст, и залив словно покрылся гусиной кожей. Эта рябь стала проникать в пещеру Щуквола и легко раскачивать каноэ. Сумерки опускались на испещренные окнами каменные массивы, распростершиеся по обеим сторонам залива. Волнение воды усиливалось, и хотя оно не представляло еще никакой опасности для маленького каноэ – или даже для пловца, очутись он в воде, – в нем таилась некая угроза. Спокойствие вечера было нарушено, серое безмолвие встрепенулось. Никаких особых звуков не слышалось, однако в воздухе, на воде, в массивах Замка, в наступающей темноте появилось какое-то напряжение.
Это холодное дыхание скрытой опасности, стелющееся над покрытой рябью водой, очевидно, проникло и в комнату, где спал Щуквол, и он неожиданно проснулся и поднялся со дна лодки. Он посмотрел в отверстие окна, и волоски на его спине поднялись, рот открылся в волчьем оскале, лицо с кровавой прорезью рта превратилось в восковую маску, а в глазах засветились кровавые отблески.
Мозг Щуквола усиленно заработал; он схватил весло и подогнал лодку поближе к окну. Теперь, по-прежнему оставаясь невидимым для любого возможного наблюдателя, находящегося снаружи, он мог осматривать все пространство залива.
Еще из глубины комнаты он увидел приближающуюся вереницу огней, а теперь уже ясно различал фонари, которые горели в сотнях лодок. Лодки, расположившись полукругом, двигались по заливу в его сторону, словно сотни светлячков ползли по темной поверхности воды.
Но еще более неприятным было обнаружить странные отсветы на воде сразу за пределами окна. Свет был слаб, но явно происходил не от последних отблесков угасшего дня. К тому же свет этот был какого-то неестественного зеленовато-желтого оттенка. Щуквол перевел взгляд на флотилию лодок и увидел, что они приближаются к стенам замка с еще большей скоростью.
Размышлять о причинах появления здесь всех этих лодок у Щуквола не было ни времени, ни желания. Он просто предположил самое худшее.
Судя по тому, в каком направлении лодки двигались, приходилось предположить, что сидящие в них люди не только прибыли в поисках его, Щуквола, но и что они знали, где именно его искать, в какое окно он вплыл несколько часов назад. А это значит, что его видели в тот момент, когда он скрывался в этом окне! И помимо тех, кто сидел в лодках и направлялся сюда, чтобы поймать его и предать смерти, в помещениях, где-то над его окном, располагались многие другие, ибо странное свечение на воде, скорее всего, вызывалось фонарями или факелами.
Пока Щуквол раздумывал, стоит ли ему вывести лодку из окна и, рискуя подвергнуться нападению сверху, броситься навстречу приближающимся лодкам, прежде чем они полностью перекроют выход, стрелой понестись по водам залива сквозь опускающуюся темноту, поворачивая вправо и влево, попытаться проскользнуть между вражескими лодками на своем маленьком, очень маневренном суденышке, достичь какой-либо из заросших плющом стен, где он наверняка нашел бы другое убежище. яркий желтый свет заполнил окно и множеством отблесков заплясал на воде. И предпринимать подобный шаг оказалось слишком поздно.
А возникло это яркое свечение, на которое с ужасом смотрел Щуквол, оттого, что два тяжелых судна, похожие на баржи, медленно двигавшиеся вдоль стен с двух сторон по направлению к окну, за которым прятался «пегий зверь», сошлись вместе, а на каждом из этих суден горело множество факелов, торчавших над бортами и сыпавших искрами, которые падали в воду и с шипением гасли. К большому световому пятну, превратившему воду в освещенную сцену, были прикованы все взгляды. Блоки камня вокруг окна, изъеденные временем, ветрами и дождями, казались отлитыми из золота, а отражения, падавшие на черную воду, казалось, вот-вот зажгут ее. Окно, окруженное этим золотистым сиянием, выглядело особенно черным, и в этом прямоугольнике темноты, ведущем в мрачные недра, присутствовало нечто тревожное.
Баржи подошли почти вплотную к стене по обеим сторонам окна, их прямоугольные носы касались краев черного прямоугольника. Факелы и фонари превращали ночь в день; остальные лодки плотным полукольцом замкнули все пространство вокруг окна.
Но с черного прямоугольника не сводили своих взглядов не только те, кто находился на баржах и в лодках – над входом в помещение, где прятался Щуквол, окна уже не смотрели вниз пустыми глазницами; эти окна выглядели иначе, чем тогда, когда их много часов назад разглядывал Тит, чувствуя, как его охватывает холод этого заброшенного и безлюдного места. Теперь в каждом из них виднелось лицо, и глаза на каждом лице всматривались вниз, туда, где поднимались и опускались, освещенные фонарями и факелами, раскачивались баржи и сотни лодок, заполненные вооруженными людьми, где по стенам, залитым желтым светом, прыгали тени, где волны плескали в борта и ударялись о камень стен.
Ветер крепчал, и на одном месте удерживаться лодкам становилось все сложнее, и цепи их все время нарушались. Ухудшающаяся погода не затрагивала лишь тех, кто глядел на залив из окон. Из всех людей, собравшихся у окон и на воде в лодках, лишь очень немногие бывали в местах, прилегающих к этой части Замка, и уж никто и никогда не забирался так далеко.
Графиня прибыла на место по воде, но Титу пришлось добираться посуху, ибо он возглавлял головную группу и показывал дорогу. В опускающихся сумерках он с трудом находил ее – ведь приходилось вспоминать, куда свернуть, в какой коридор войти, по какой крыше перебраться, сквозь какой пройти переход. Тит сам вызвался показывать дорогу – без его помощи люди, направленные на поиски Щуквола, долго бы блуждали и неизвестно когда добрались бы на место. Придворные считали, что Герцогу Титу, особенно учитывая его усталость, не подобает идти пешком, и размышляли над тем, как выйти из создавшегося положения. Тит вдруг вспомнил о кресле на шестах, в котором когда-то много лет назад в день его десятилетия его с завязанными глазами несли из Замка на празднество. Был отправлен посыльный на поиски кресла, и, несмотря на все перемещения с этажа на этаж, эта реликвия была найдена. И вскоре «сухопутная» армия двинулась на север; Тита несли четыре человека, которые часто сменялись; он сидел, откинувшись, в покачивающемся кресле; у его ног покоился кувшин с водой, а в руке он держал флягу с крепким напитком; в небольшой сумке, лежавшей рядом с ним на сидении были хлеб и изюм. В тех местах, где приходилось карабкаться с крыши на крышу, или опускаться и подниматься по узким ступеням, или протискиваться в узкие переходы, Тит слезал со своего кресла и двигался, как и все, пешком, но основную часть пути он смог проделать в кресле. Восседая в своем паланкине, Тит всякий раз, когда возникало затруднение в выборе дальнейшего пути, давал резкие отрывистые указания командиру отряда. В Тите черной волной снова поднимался гнев. О чем он размышлял, несомый в сгущающихся сумерках? В голове у него проносились сотни образов, сотни обрывков мыслей. Но среди всего этого разнообразия доминировали три темы, оттирая все остальное. И когда воспоминания о тех событиях, которые потрясли его в последние несколько часов, врывались в его сознание, сердце начинало учащенно биться. Ни к одному из этих трех событий Тит не был эмоционально готов.
