Вера Камша - Зимний излом. Том 1. Из глубин
– Надеюсь, ты им понравишься, – подмигнул Вальдес, – а то Дитрих так ни одной и не видел, Бреве тоже, Альмейда молчит, но я думаю, альмиранте есть что рассказать. Ну а про дядюшку Везелли я скромно молчу. Во имя тетушки.
– А ты? – задал неизбежный вопрос Луиджи. – От тебя они тоже бегают?
– Кто ж их знает, – пожал плечами Кэналлиец. – Я не имею обыкновения спрашивать у дамы, ведьма ли она. Это в конце концов невежливо...
2Приречные тополя казались нарисованными черной кэналлийской тушью на раскаленном стекле, Хербсте тоже была стеклянной, и за ней горели костры. Земной огонь был рыжим, небесный – багровым.
– Бруно решил не воевать, а праздновать, – подвел итог Жермон. – Теперь раньше чем на шестой день не начнется.
– И это будет еще очень хорошая новость. – Ойген Райнштайнер исполнил свое обещание присоединиться к арьергарду. – Но я боюсь, что за эти дни фельдмаршал узнает неприятную новость. Он начнет думать о появлении Альмейды и может додуматься до появления фок Варзов.
– Я потерял убитыми две сотни далеко не худших солдат. – Костров становилось все больше, а закат слабел. – Будет обидно, если все впустую.
– Умирать зря неприятно, – согласился бергер, – но мы не всегда зависим от наших желаний, а тебе не в чем себя упрекнуть. Ластерхавт-увер-Никш оправдал возложенные на него надежды.
Дубовый Хорст и впрямь не подкачал. Бедняга и помыслить не мог, что все держалось не на его храбрости, а на его глупости. Исполненный рвения и отваги Ластерхафт не отошел, когда было нужно, и попался. Так дриксенский фельдмаршал узнал, что лезущий на рожон Ариго не дурит, не показывает гонор, а играет на его, Бруно, осторожности, вынуждая терять драгоценное время. Дриксы выбрались из Лауссхен, дошли почти до цели и остановились. Из-за праздников, Леворукий бы их не видал.
– У тебя есть вопросы или сомнения? – Офицер для особых поручений при персоне регента с пристрастием изучал вражеские костры. – Это уже праздничные огни, их зажгли вдоль берега.
– Нужно будет выкупить Хорста, – Ариго наконец высказал то, о чем думал вторую неделю, – или обменять. Мы, как ни крути, поступили с ним некрасиво.
– Ты не прав, – в голосе Райнштайнера прозвучало умеренное осуждение. – Ластерхавт-увер-Никш давал присягу военного, в которой клялся отдать свои способности и рвение королю и Талигу там, где они нужнее всего. Ты тоже в этом клялся. Твои способности позволяют командовать арьергардом, а возможно, и армией. Способности Ластерхавта требуют отправить их владельца в плен. Он просто исполнил свою присягу.
– И все же мне его жаль, – признался Жермон. – Встречать Излом в плену под чужие песни не слишком весело.
– Мы сегодня провожаем осень и год, это так, – изрек очередную истину барон. – Больше день не будет становиться меньше, а ночь больше, но скоро замыкается Круг, и это не праздник, а очень большая тревога.
– Не так уж и скоро, – не согласился Ариго, – у Скал впереди еще целый год.
– Кругу осталось шесть дней, считая сегодняшний. – Бергер аккуратно убрал ставшую бесполезной трубу в замшевый чехол. – По крайней мере, так считали наши предки. В эсператистских странах все всегда делают проще, в этом есть свой резон, но Эпоха Скал имеет всего шесть дней, считая сегодняшний, а Эпоха Ветра придет только через год и четыре месяца.
– Весной все равно придется драться, – Ариго подобрал повод и чихнул. – Слишком далеко все зашло.
– Да, – подтвердил бергер, – и поэтому мы должны руководствоваться тем, что велят нам наш долг и здравый смысл. Сейчас нам пора возвращаться и обдумывать то, что мы видели, а потом праздновать самую длинную ночь года.
– Не спорю, – не сдержал улыбки талигоец, – с тобой вообще сложно спорить. А почему бы нам не отпраздновать еще и Излом Эпох?
– Это хорошая мысль, – одобрил Райнштайнер. – Мы поднимем наши стаканы за все доброе, что принесли Скалы. Я словно бы вернусь домой, потому что в Торке Излом Эпох встречают, как в древние времена. Два праздника лучше одного, ведь никто не может знать свою судьбу, начиная большую войну.
– Когда нет войны, мы знаем, что нас ждет, еще меньше, – не согласился Жермон. – Я двадцать лет прожил рядом с бергерами, или, если угодно, с агмами, но про другой Излом слышу первый раз.
– Это нам свойственно. – Ойген вглядывался в пылающую стену, словно надеясь разглядеть легендарные врата. – Мы помним то, чего уже нет, и редко говорим о том, чего нет еще. Если тебе интересно, я охотно буду рассказывать.
– Если бы мне было неинтересно, я бы не спрашивал, – заверил Ариго. Жаль, этот закат нельзя остановить. И унести с собой тоже нельзя, через полчаса он отгорит и рассыплется сумеречным прахом. А следом придет ночь, и ее тоже нельзя будет удержать.
– Ты уже готов ехать? – деловито осведомился Райнштайнер. – По дороге я могу говорить про обычаи Бергмарк, с которыми ты еще не сталкивался.
Жермон Ариго подкрутил усы, возвращаясь на грешную воюющую землю.
– Едем. Ойген, я весь внимание.
Мохнатые торские жеребцы шустро затопали по еще неглубокому снегу. За спиной переговаривалась и пересмеивалась неизбежная для объезжающих позиции генералов свита, впереди бежала дорога. Днем она была бы белой, как шкура снежной гончей. Жермон почти забыл о своем вопросе, но Райнштайнер не забывал ничего. Однажды он вернул сдачу в двенадцать суанов человеку, позабывшему их четыре года назад в придорожной гостинице.
– Вы знаете, что каждый Круг имел своего бога? – напомнил о себе и Изломе бергер.
– Академики говорят, что таковы были представления древних, – напряг память Ариго. – Это как-то связано со звездами.
– Академики, – поджал губы барон, – часто меняют местами следствие и причину. Мы давно живем в горах, но наше сердце остается морским. Мы стали бергерами, но не перестали быть агмами, и верим, что звезда Круга – маяк, зажженный его хозяином. Она разгорается, светит, пока не прогорят дрова, и гаснет. В чаше остается пепел, он должен остыть. Это и есть четырехсотый год. Он очень тяжелый, потому что среди ложных маяков нет истинного. На Изломе мы остаемся одни в ночи, пока новый хозяин не раздует новое пламя.
Что ж, моряки должны были придумать нечто в этом роде, на то они и моряки. Любопытно, что рассказывают холтийцы, которым нельзя приближаться к большой воде ближе чем на дневной переход.
– Дриксы и гаунау думают так же?
– «Гуси» не помнят, с каких озер они взлетели, – взгляд Ойгена стал ледяным. – Сначала они забыли о совести, потом о долге и, наконец, о вечности, а в конце концов пришли серые священники с сетями. Нет, дриксы и гаунау не смотрят назад. Мы смотрим, но как сквозь сон, это было слишком давно, мой друг, слишком.
