Фабрис Колен - КОЛЕН Ф. По вашему желанию. Возмездие
Принц Орион почувствовал, как его охватывает отчаяние. Он был сыном Императора и не был им. В руках юноши была власть, но он не мог ничего изменить. Ему было чуть больше двадцати, но он уже ощущал, как груз прожитых лет тащит его к могиле. Медленно, будто чтобы забыть лица девушек — тысячи бледных юных лиц, с тревогой вглядывающихся в ночь, — принц закутался в темный плащ и вернулся в Зал Побед. Пламя факелов исполняло на стенных фресках диковинный танец, высвечивая детали, которых он никогда раньше не замечал.
Вход во дворец теперь очень тщательно охранялся. Лайшама с его генералами ждали с минуты на минуту. Уединившись в своих покоях, Император стоял у окна и слушал все усиливающееся жужжание в голове. Перед глазами у него дрожал красный туман, то сжимаясь, то сворачиваясь змейкой. Государь то и дело вытягивал руку, чтобы схватить ее, но ловил лишь пустоту. Он смеялся. Тога его была расстегнута, туника порвана, и теперь Полоний глядел на свой мужской орган, который был уже слегка напряжен. С площади до него доносились крики испуганных девушек — тысяч невинных овечек, блеющих от отчаяния, — и по мере того как к низу живота приливала кровь, на лице монарха ширилась злорадная улыбка.
Призрак безумия, как любовник, сжимал Полония в объятиях. Он чувствовал у себя на затылке его дыхание. «Этого ты хочешь, Лайшам? Да, тебе нужно именно это». А потом не осталось ничего, кроме красного тумана и шепота призрака.
Император провел по губам языком и обхватил свое мужское достоинство рукой.
После этого он запел.
* * *Сестра Наджа сидела на каменной скамейке и вслушивалась в безмолвие ночи. Она находилась в змеином саду, потайном месте монастыря, спрятанном меж четырех высочайших стен. Солнечные лучи лишь ранним утром проникали в это средоточие камней и колючих кустарников, старых коряг и высохших деревьев, в котором из живого было только несколько пожухших папоротников. Искусственная река, питаемая водами акведука, с берегами, усеянными продолговатой галькой, безучастно журчала рядом.
В саду было полно змей. Гадюки, аспиды, ленивые питоны, похотливые ужи, кобры и черные мамбы — десятки экзотических рептилий, плохо ли, хорошо ли, уживались друг с другом, иногда пожирали друг друга и нежились в вечной тьме. Иногда монахини приносили им на обед мертвых грызунов. Сестры приходили сюда с босыми ногами. Вера защищала их от укусов.
Открылась маленькая калитка. Тирцея, превозмогая страх, осторожно шла вперед. Ее сопровождала одна из старших монахинь, которая держала фонарь и вела старую служанку как слепую. «Нет, я не смогу, — бормотала пожилая женщина, останавливаясь после каждого шага. — Я не смогу». Но она шла, и потревоженные змеи свистели ей вслед, иногда делая стойку и гипнотизируя ее своим мерным покачиванием. Тирцея шла, и они не трогали ее. Опустив голову и сложив руки, сестра Наджа ждала у зарослей папоротника. Услышав, что та уже близко, она не подняла головы. Не считала себя вправе. Старшая монахиня растворилась в темноте, оставив женщин наедине.
— Мы в змеином саду, — прошептала Наджа. — Сюда приходят те, кто ищет надежду и не находит ее.
— Ужасное место, — ответила Тирцея — это были ее первые слова за двадцать лет.
— Потому что оно заброшено. Тут живут одни змеи. Но тебе нечего бояться. Они тебя не тронут.
Пожилая служанка с испуганным видом огляделась.
— Чего вы от меня хотите? Я думала, мы больше не увидимся.
— Я тоже так думала. Но обстоятельства изменились.
— Обстоятельства?
Монахиня глубоко вздохнула.
— Мне нужно попросить тебя об услуге, Тирцея.
Служанка не ответила.
— Конечно, ты имеешь полное право отказать мне. Если ты откажешь, значит, такова воля Единственного. Значит, чудес не бывает.
Тирцея подняла глаза. Бесконечные стены с узкими просветами. В саду было темно как на дне колодца. А вокруг нее шуршали папоротники, и она представляла змей — сотни, тысячи змей. Порыв ледяного ветра ворвался в сад.
— Говорите, — сказала она. — Говорите быстро.
— Да благословит тебя Единственный, Тирцея.
Старая служанка помотала головой, почувствовав острую боль сердце.
Сестра Наджа схватила ее за плечи:
— Он вернулся, понимаешь? Человек, о котором я тебе говорила. Тириус Бархан. Он вернулся.
— Что?
— Это он.
— Кто он?
— Лайшам.
Тирцея невольно вздрогнула. Она слыхала о Лайшаме: она не знала точно, кто он, но слышала его историю; это ведь вождь варваров, верно?
— Лайшам, — повторила Наджа. — Да, это он.
— О Святое Сердце, — проговорила служанка, поднося руку ко рту.
— Я в этом уверена, — сказала монахиня. — Тирцея, вот моя просьба. Я хочу, чтобы ты отправилась к Лайшаму. Я хочу, чтобы ты рассказала ему — сама знаешь, что. Я хочу, чтобы он пришел повидаться со мной. Не знаю, что он сейчас замыслил, но я должна с ним поговорить. Говорят, что он велел собрать на площади всех девушек города.
— Девушек…
— Мне хочется верить, что он поступит так, как велит ему сердце, Тирцея. Но Лайшам столько выстрадал, что может… может приказать их всех убить.
— О Святое Сердце, — снова сказала Тирцея. — Не знаю.
Сестра Наджа отвернулась. Только не плакать, не думать о прошлом. Теперь лишь одно имело значение — избавить мир от еще одной мести, еще одного бесполезного страдания.
— Делай что велит тебе сердце, Тирцея. Я не стану принуждать тебя. Все мы в этом мире получаем то, чего заслуживаем. Но если ты думаешь, что так будет лучше, если ты думаешь, что еще что-то можно спасти, тогда разыщи этого человека, Тирцея. Скажи ему все, что хочешь. Но приведи его ко мне.
Старая служанка опустила глаза и тут же вскрикнула. У ее ног ползла молодая шелковистая кобра, черная, как смерть.
— Не шевелись, — сказала Наджа просто.
Тирцея замерла, ожидая, пока змея уползет, а потом развернулась и бросилась бежать. Она споткнулась, ободрала колено, увидела, как с ветки лениво спускается питон. Потом поднялась, подобрала юбки и снова со всех ног бросилась бежать. По заросшим мхом ступенькам она поднялась к калитке, открыла ее и не стала закрывать. Ей навстречу вышла старшая монахиня, которая привела ее сюда. Служанка чуть не сбила женщину с ног, буркнула слова извинения и скрылась во мраке.
Сестра Наджа поднялась. Она была одна. Она сделала то, что должна была сделать. В любом случае, для нее уже ничего не изменится. Через несколько часов здесь будут сентаи. Но для него — для него еще была надежда: для него было завтра и другие места на земле. Монахиня верила в это. Она верила в него. Так же, как верила в Единственного.
