Сергей Шведов - Белые волки Перуна
Ладомир не поверил Бакуне - знал, зачем нужна щербатому ведуну жизнь Мечислава. Чтобы напрочь разорвать связь Ладомира с Людмилой, да и со всем миром тоже. Ибо, по мысли Бакуниной, у Белых Волков остался только один путь - путь отмщения. Мстить виновным Ладомир был согласен, но жертвовать безвинными - нет. Зачем Ударяющему кровь Мечислава? Но ведь не Ладомир решает, чья кровь угодна Перуну, а чья нет. Его предназначение - рубить головы во славу бога, рубить, не задумываясь о том, чья это голова. А чья голова будет следующей? Малого Яромира внука Хабара, который по воле деда принял новую веру? А потом кто? Малой Ладомир, сын Людмилы?
В людской крови - сила Перуна. Так говорят волхвы. Но, может быть, не в той крови, что льётся в землю под жертвенными ножами, а в той, что бродит в человеческих жилах. И чем горячее та кровь, тем больше сила Перуна. Никогда еще стук сердца Ударяющего бога не отдавал такой болью в сердце Ладомира. А полыхнувшие в небо костры, заставили сжаться его веки до серебряных искр в глазах. А ноги сами собой начали дробить танец, и обтянутое звериной шкурой плечо само нашло такое же звериное плечо соседа. Волчий гон начался. А в конце сомкнутся зубы, и чужая кровь струей ударит из горла. И эта кровь солона на вкус. Ладомир помнил это ещё с лесов новгородских. Тогда он был моложе Мечислава, и волчья шкура быстро приросла к не задубевшей еще коже. И крик Бирюча услышал вдруг воевода:
- Пусть живет Белый Волк Ладомир.
Растил Бирюч волков, а жить учил по-человечески. Оттого, наверное, и болит сегодня сердце Ладомира и не хочет поспевать за всё ускоряющимся сердцем Перуна. Не должен бог так жаждать крови и так возбуждаться в предвкушении её. Но это слова не Бирюча, а уж скорее Людмилы, которая воспитала своего сына в послушании чужому богу.
Первым к жертвенному камню подвели Изяслава, ноги которого бороздили мягкую землю, и Ладомир не сразу сообразил, что Ставров сын упирается, не желая умирать. Два Волка, напрягая жилы, с трудом гнули его на камень.
Удара меча Ладомир не увидел, наверное, просто прикрыл глаза, зато даже смеженные веки не помешали почувствовать дикий жар, полыхнувший от костра, который принял жертву с радостью и жадностью. А сквозь этот огонь и жар проступило обиженное Изяславово лицо, мальчишеское лицо, каким оно было восемь лет тому назад. И чтобы не видеть лица Изяслава, Ладомир открыл глаза и выкрикнул только одно слово:
- Нет.
И Волки, тащившие Мечислава, остановились в недоумении. Какая-то неведомая сила выбросила Ладомира из круга и поставила между камнем и Мечиславом.
- Нет, - твёрдо и в полный голос произнёс он.
Сердце Перуна продолжало ещё сотрясаться в бешеном ритме, а волчий круг сломался - встали как вкопанные Ладомировы побратимы, Пересвет, Войнег, Ратибор, Сновид, Бречислав, Твердислав, и на их лицах тоже было написано твёрдое "нет". Ладомир выхватил из рук стороживших добычу Волков бледного Мечислава и выбросил его из круга прямо в толпу плешан сгрудившихся у края холма.
- Ты оскорбил бога, воевода.
Ладомир обернулся на этот ставший ненавистным голос:
- Перун нас в лицо не помнит, пусть берёт мою жизнь взамен Мечиславовой.
Глаза Бакуни горели огнём не менее злобным, чем глаза Перуна в святилище новгородском, когда тот учинял спрос с Ладомира за погубленную волчью жизнь. А сейчас Бакуня спрашивал за жизнь спасённую, но слова были те же:
- Нет прощения Ладомиру. Бакуня повернулся к новому кудеснику, застывшему с окровавленным мечом в руках и с широко открытыми глазами, и сказал чётко и громко:
- Руби. Такова воля Перуна.
Ладомир сам положил голову на горячий от Изяславовой крови жертвенный камень. Толпа плешанская вскрикнула в ужасе, и сталь зазвенела о сталь.
- Руби!! - крикнул Бакуня страшным голосом.
Ладомир увидел, как взлетели Блудовы руки с зажатым в них мечом к чёрному небу да там и остались. И длилось это целую вечность. Дважды ещё успел крикнуть Бакуня «руби». И всё звонче звенели за Ладомировой спиной мечи побратимов, пытавшихся остановить Ладомирову смерть против воли Ударяющего бога. Блудов меч вдруг полетел вниз, но не на шею Ладомира, а в сторону. Воевода не сразу сообразил, что кудесник упал. А потом раздался голос старого Рамодана:
- Перун не принял жертвы.
Блуд был мёртв. Ладомир понял это сразу, как только оторвал голову от жертвенного камня. А за его спиной стояли друг против друга Белые Волки с обнажёнными мечами в руках и с растерянностью на лицах. Блуд умер вовремя, иначе вся вершина холма обагрилась бы волчьей кровью - одни умирали бы за бога Перуна, а другие - за воеводу Ладомира.
Бакуня осторожно перевернул тело волхва, искал, вероятно, то ли нож, то ли стрелу, прилетевшую из толпы. Но ножа не было, а стрела если и была, то стрела Перуна, невидимая глазу ведуна.
- Отпустите всех, - кивнул Ладомир в сторону пленных. - Перун-бог сказал уже своё слово и не ведуну Бакуне это слово перебивать.
Воевода первым пошёл с холма, тяжело переставляя негнущиеся ноги. И вся толпа угрюмо повалила за ним следом - и печальники Перуна, и печальники Христа, а на вершине холма стали гаснуть один за другим жертвенные костры.
Глава 17
Сердце князя
Владимир не поверил бы словам, кабы ни глаза Басалая, полные ужаса, да почти начисто поседевшая его голова. Старый Отеня неумело осенял себя крестным знамением, а остальные княжьи ближники молчали, потрясённые ужасным рассказом. Изяслава жалели все - какой леший понёс его разорять Перуновы капища? Золота, что ли, не хватало Ставрову сыну? Так ведь волхвы это не те люди, что охотно делятся с ближними и дальними.
- А мечников всех отпустил?
- Всех, - Басалай вздохнул. - Всех, кто уцелел после бойни в протоке - сорок шесть человек.
Плешь. Роковое место для Ставрова сына. И боялся он Плеши, и рвался туда, словно забыл там что-то важное. Жалко боярина Изяслава, разумный был человек, одним из первых осознавший всю выгоду для боярства укрепления великокняжеской власти. Таких людей мало, во всяком случае, гораздо меньше, чем хотелось бы Владимиру. Попробовал князь опереться на Перуновых волхвов, но просчитался. Волхвы не пошли под князя, а захотели, чтобы он был под ними. И племена славянские не приняли Перуна как первого бога среди прочих богов. А не приняли потому, что не был он единственным, и каждый мог задаться вопросом - а наш-то чем хуже? Радимичи вот тоже задались этим вопросом, а заодно спросили - а чем наш собственный радимицкий князь будет хуже киевского? И вопрос этот повис не только над землёй радимицкой, но и над всеми прочими славянскими землями. Только силой отвечать на этот вопрос нельзя. Греческий Бог стал ответом Владимира. Бог всемогущий, Бог всевластный, за всё и всех отвечающий, не признающий иных богов рядом. И поначалу дело пошло гладко, во всяком случае, Киев не стал перечить своему князю. Но это Киев, где христова вера не в новинку, где и среди бояр быстро сыскались печальники нового Бога, как только сообразили, что он люб князю. И старшине киевской, и чёрному люду выгодна княжеская власть. Чем сильнее Великий князь, тем богаче Киев - это уже многие уразумели. И хоть морщатся иные бояре, вспоминая дедины обычаи, хоть и поминают Владимира недобрым словом после хмельной чарки, а всё же идут за ним, с трудом, но постигая неразрывность княжьей и боярской власти и силы. Перуновы волхвы напугали многих бояр, но не кровью, а стремлением влиять на чёрный люд в обход старшины. И бояре этого пренебрежения своими правами не простили волхвам. Потому и приняли новую веру с охотою, ибо эта вера не ущемляет их прав - ни тех, что идут от дедов-прадедов, ни тех, что силой и обманом присвоены в ущерб чёрному люду. О том, что в новой вере растёт сила Великого князя, многие начинают догадываться, но ещё не определились - к худу это или к добру.
