Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007
— Хлеб, — сказал тем временем Среблян спокойно и вовсе не гневливо, но каждое слово падало в наступившей тиши тяжким камнем, — это самое ценное, что есть у нас здесь, на Сал-хане. Видал ты поля наши — малы они, а ртов много. У нас, Лют, можно отказаться от мяса и меда, но не от хлеба.
— А я к тебе в гости не просился, — ответил я звонким от злости голосом. И екнуло внутри: побьют ведь — а несть сил было удержаться. — Я тебе пленник, а не гость, и не добрый ты мне хозяин, чтоб я обычаи двора твоего уваживал. А коли много ртов — так меньше невольников хватать надо было, глядишь, и прокормил бы.
Тишь стояла на кнежем дворе в опустившейся темной ночи — хоть ножом ее режь, такая густая. Никто и шептаться не смел, а все смотрели кто на меня, кто на Сребляна — ну, велит теперь выпороть или сразу зарубит, как давно было след?
Но Среблян ничего не сделал. Только слегка прищурился, глядя мне прямо в глаза, даром что далеко сидел, — и сказал:
— Не слышал я от тебя таких речей, когда прежде ты ел мой хлеб.
Тут мне кровь в лицо бросилась. А и верно, рабы на каторге — и те харч отрабатывают… а я что делал? Знай, лежал на неродовских перинах да неродовскую снедь лопал, когда с воеводой не дрался. Почто решил, что задаром?
Все молчали — ждали, что скажу. А мне все одни проклятия в голову лезли. Что ж они со мной так? Убили бы сразу, а нет — на рудник бы сослали, к сельчанам моим. А так мучают только, в клетке держат, сюда привели вот, будто зверя на потеху…
Среблян встал. Знак подал, меня тоже на ноги поставили. Сказал:
— Принесите сюда его меч.
Пока ходили, никто словечка не проронил. Меня ноги едва держали, стыдно мне было, что не нашел чем упрек неродовский отбить. А Среблян знай смотрел на меня и щурился. И дочка его смотрела тоже. И та девка размалеванная — ну и зло смотрела! Как же ей хотелось, чтоб голову мне срубили! А смотрела ли Счастлива — не знаю. Боялся я в ее сторону глядеть, ну и не глядел.
Принесли мой клинок, Прожором названный. Сунули в руки, вытолкнули меня на середину двора, между столами. Кнеж тоже вышел и подошел ко мне. Я увидел, что на бедре у него меч — у него одного во всем дворе. Неужто драться будем?! А как знать… может, теперь и оцарапаю его, удальца. Среблян вынул из-за пояса ключ от моих цепей, что всегда был при нем, освободил меня. Как упали оковы наземь, посмотрел пристально. Меня как ударило — я стою с мечом в руке, а он — передо мной! И даром что с оружием — не успеет выхватить. Так бей же, Лютом прозванный, бей люто и не думай ни о чем — отмаялся…
Не ударил. Не знаю почему — и не спрашивайте. Стоял молча и ждал.
Кнеж спросил:
— Кого, парень, более других средь сидящих здесь ненавидишь?
Я оглядел пирующих. Сидели они тихо, вполголоса переговариваясь между собой, бороды поглаживали. Я скользнул взглядом по лицу Хрума, тоже бывшего тут, задержался на миг… поглядел дальше.
Указал мечом и сказал, как прежде на неродовском корабле:
— Его.
— Ах ты, щеня дурное! — воскликнул Могута — похоже, слова мои весьма его позабавили. — Или забыл уже, как я тебя на «Быстряке» приложил?
— Уверен, что его? — спросил кнеж. — Думай, парень, другой раз не спрошу.
— Уверен, — сказал я. И впрямь, мало в чем я был так уверен. Особливо когда вспоминал, как встал Могута против Счастливы, в гордые глаза ее посмотрел, обвел слащавым взглядом стройный стан и молвил: «Женой будет…»
— Уверен! — крикнул я снова — и, видать, все, что чувствовал и высказать не умел, вложил в этот крик.
Могута перестал улыбаться и медленно встал. Среблян повернулся к нему, встав ко мне спиной, отцепил свой меч, протянул молча. Могута ухмыльнулся, пошел на нас. Принял у кнежа меч с поклоном.
— Что же, угодно тебе потешиться, господин мой Среблян, — так потешу, — сказал, скалясь в усы. — Только теперь, не взыщи, руки моей даже ты не остановишь.
— Не остановлю, — сказал кнеж спокойно. — Насмерть будете биться.
Загудел тут кнежий пир. А во мне будто костер развели. Насмерть! Стало быть, зарублю Могуту — не убьют, не накажут? То добро!
— Отец, не надо… — подала вдруг голос бледная Ясенка, но Среблян к ней даже головы не повернул. Посмотрел на меня.
— Победишь — вольным будешь, — сказал вполголоса — и пошел прочь, к головному столу. Я проводил его взглядом. Неужто думает, что мне Могуту убить — проще, чем самого воеводу на учении оцарапать? А если так — еще лучше! Смогу.
Факелы горели ярко, светло было на подворье, как днем, — потому и заметил я краем глаза метнувшуюся тень. Было б темно — лежать бы мне мертвым на черной салханской земле. А так — увернулся. Теперь я только понял, что быстр и ловок был Могута, хотя и велик. Тогда, на корабле, дрался он со мной едва в полсилы — дитем неразумным считал, проучить хотел… Мыслил ведь: пообломится парень — в племя наше войдет, мне с ним вместе брагу пить. Все они так думали, потому и глядели незло. А ныне я был им враг.
И бился со мною Могута, как с врагом.
Быстр он был — а я на малость, да быстрее. Ноги, к оковам привыкшие, без цепей летали, будто крыльями обзавелись. Руки, кандалами измученные, без кандалов едва ощущали вес меча. А более всего облегчало меня слово, оброненное Сребляном, — воля! Только и осталось до нее, что грязная Могутина кровь. А что Могута — Могута был тур, медведь, старый зверь вроде тех, на которых я ходил с рогатиной. Ну, если правду сказать, то на такого большого и матерого — не ходил… но бывает же что-то в первый раз, а иначе — никак.
Только с ним надо было иначе, чем с медведем. С людьми не так нужно, как со зверьем, — это в меня Среблян накрепко вбить успел. Бегал я вокруг Могуты, дразня уколами, разъяряя, уходя из-под занесенной когтистой лапы. Уморить хотел — и ведь вышло у меня. Я еще дыхание не сбил, а он уже запыхался, стал с шага сбиваться. Раз я его чуть не достал — он ответил на удар ударом с такой силой, что я полетел навзничь. Пир кнежий так и ахнул, люди с лавок повскакивали — зарубит?! Не зарубил — вывернулся я снова из-под самого клинка. И ну дальше кругами плясать. Могута рычал, плевался, сыпал проклятиями — а достать меня не мог. Вот точно так я не мог достать Сребляна — а теперь сам будто очутился на его месте и знай уходил от ударов…
А потом вдруг Могута покачнулся, и шея его открылась. Уж не знаю как — я и подумать об этом не успел, только увидел полоску кожи, блеснувшую меж бородой и горловиной кольчуги. Ёкнуло во мне, как бывало, когда знал — или сейчас стрелу пускать, или не пускать вовсе! — я и ударил. И будто вернулся на Устьев берег, к родной избе, и снова кровь Брода-убийцы плеснула мне на руки, налицо… Только тогда рогатина застряла. А сейчас я меч выдернул и отступил.