Александр Волков - Пришелец
С этого момента весь ход Игр стал как будто возвращаться в привычную колею; лучники, стоящие по углам арены, согласными движениями выдернули из колчанов легкие тростниковые стрелы, наложили их на тетивы и, нацелив на риллу длинные наконечники, глубокие бороздки которых были густо смазаны ядом, замерли в ожидании повелительного жеста Катун-Ду. Тот уже совсем было собрался вскинуть над плечом раскрытую ладонь, но незнакомец неожиданно остановил его.
— Не спеши, повелитель! — сказал он, подняв сморщенные треугольные веки и посмотрев на Катун-Ду долгим завораживающим взглядом. — Я говорил тебе о том, что весь этот сброд признает над собой только силу, — настал миг, когда я могу доказать это!
— Доказать?!. — Верховный весь затрепетал от такой наглости. — Что ж, иди на арену, а весь этот, как ты говоришь, сброд с удовольствием посмотрит, как эта разъяренная зверюга в мгновение ока разорвет тебя надвое!.. Прошу!
При этих словах Катун-Ду даже привстал и сделал перед бродягой широкий пригласительный жест. Но тот лишь холодно и презрительно усмехнулся в ответ и, вместо того чтобы направиться к проходу между скамьями, слегка постучал пальцами по выпуклому желтому куполу человеческого черепа. Мощный черный торс мгновенно навис над креслом, вслед за этим над плечом Катун-Ду плавно поднялась босая нога, и великан-раб стал спускаться к арене, перешагивая через головы оцепеневших зрителей.
— Дзомби! — воскликнул падре, крепко стиснув запястье Нормана. — Я видел такого в одном из горных монастырей, но не думал, что оживление может поддерживаться так долго…
— Есть многое на свете…
— Оставьте этот тон, командор! — перебил падре. — Надо срочно что-то придумать, иначе нам всем скоро будет не до шуток!..
— Согласен, святой отец, — нахмурился Норман, глядя, как его бывший слуга легко переметнулся через барьер и спрыгнул на песок в десяти шагах от грозно сопящей риллы. И тут случилось нечто совсем неожиданное: громадная зверюга, перед которой даже великан негр выглядел худеньким долговязым подростком, вдруг присела и попятилась, закрывая лапами широкую плоскую морду. Ее грозный густой рык вмиг сменился тихим жалобным поскуливанием, но этот переход отнюдь не рассмешил падкую на хохот публику. Все вдруг ощутили, как от арены исходят невидимые токи, проникающие даже сквозь защищенную доспехами и татуировками кожу, и обдают мышцы и внутренности леденящей, перехватывающей дух волной. У Катун-Ду вдруг возникло такое чувство, что его мозг словно сдавливают и мнут чьи-то жесткие властные ладони; он потер пальцами виски и незаметно для бродяги послал знак самому сообразительному из лучников. Над онемевшими трибунами взвизгнула тетива, и густо смазанная ядом стрела, протрепетав опереньем, вонзилась в глубокую горловую ямку между ключицами черного гиганта и вышла между его широкими лопатками.
Это был прекрасный выстрел, но раб даже не покачнулся. Он лишь вывернул руку, дотянулся до наконечника и, легко продернув стрелу сквозь собственное тело, небрежно отбросил ее в сторону. Ропот ужаса пробежал по замершим скамьям. Рилла уже не пятилась; она сидела на песке, припав к вздувшейся от жары бычьей туше и слабо перебирала передними лапами, словно надеясь каким-то чудом отвести от себя подступающий кошмар. И только Дильс и Свегг стояли под каменными кольцами друг против друга, перебрасываясь настороженными понимающими взглядами.
— Теперь убедился? — через плечо бросил чужак, не отводя глаз от черного курчавого затылка своего чудовищного раба.
— Чего ты хочешь? — спросил Катун-Ду, мягкими движениями ввинчивая в виски подушечки пальцев.
— Чтобы все оставалось так, как есть… Ты — на своем месте, я — на своем.
— А жрецы?.. Народ?.. Осведомители доносят…
— Не обращай внимания, — усмехнулся бродяга, — это все пена. Призраки. Миражи.
— Тебе легко говорить, — вздохнул Катун-Ду, — на твоих плечах не лежит тяжкий груз…
— Но мы ведь, кажется, договорились? — Бродяга собрал голую кожу в складки и вновь распустил ее по шишковатому лбу.
— А почему ты не стремишься занять мое место?
— Потому что оно занято, — ответил бродяга, звякнув кольцами в мочках ушей, — или ты уже не считаешь себя достойным?
— Я?!. — Катун-Ду вскинул голову, тряхнув перьями на шлеме. — Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?
— Ты сердишься? Мне уйти? — пошевелился бродяга.
— Сиди! — коротко приказал Катун-Ду. — И если ты действительно хочешь, чтобы все оставалось так, как есть, прикажи своему рабу покинуть арену! Слышишь, народ ропщет?.. Они пришли смотреть игру в мяч!
— А что прикажешь делать с этой зверюгой?
Бродяга кивнул на риллу, которая неуклюже пятилась к темной каменной нише в углу арены. Черный гигант медленно наступал на нее, выставив перед собой чуть согнутые в локтях руки со скрюченными пальцами.
— Неужели тебе мало того, что ты с ней уже сделал? — спросил Катун-Ду.
— Мне? — Чужак повернулся к Верховному и посмотрел ему в лицо долгим пронизывающим взглядом. — Мне достаточно, но ты же сам говоришь: народ!.. жрецы!.. Им — довольно?..
— Им вполне достаточно того, что они видели!
Катун-Ду отнял пальцы от висков и выставил перед собой раскрытую ладонь, подавая знак лучникам. Те закрыли глаза и, до отказа оттянув тетивы, вслепую выпустили отравленные стрелы в замершие переполненные трибуны. Но оттуда, куда они падали, не раздавалось даже вскриков: пораженные ядом умирали быстро, едва успев прошептать немеющими губами статью Закона, которая именовалась «рукой Судьбы» и гласила, что наложенная стрела непременно должна быть выпущена на волю всемогущего Провидения.
Тем временем черный раб, повинуясь воле своего хозяина, почти загнал жалобно поскуливающую риллу в каменную нишу под угловой трибуной. Но в тот миг, когда она уже готовилась переступить низкий порожек, в недрах Горы раздался короткий резкий удар и над кратером поднялось палевое облако дыма, пронизанное алыми огненными блестками. Зрители заволновались, повскакивали с мест и стали громко кричать, указывая пальцами на оседающее облако. Огнедышащая Гора вздрогнула вновь, извергнув плотный смерч пепла и камней, издалека представлявшихся роем мелких песчинок. Камни, высоко взлетая и подскакивая, сыпались вниз по склону, гоня перед собой невидимую волну дробного беспорядочного грохота и пропадая в извилистых трещинах, беспорядочно бороздивших поверхность Горы.
Катун-Ду оглянулся на Слушателя Горы, неподвижно стоявшего за спинкой трона. Желтый, иссохший от подземного жара жрец по привычке прикладывал к огромным ушам сморщенные раковины ладоней и с тревогой смотрел на струящийся из трещин дым. Бродяга тоже забеспокоился и даже привстал со своего кресла, выронив из рук человеческий череп. Черный раб вздрогнул, обмяк, и в этот миг Дильс прыгнул, крутанулся в воздухе и со всего маха ударил пяткой по его курчавому затылку. Еще в полете он услышал, как взревела сбросившая оцепенение рилла, и, упав на песок, едва успел отскочить в сторону от разъяренного зверя. Трибуны вновь пришли в совершеннейшее неистовство; те, кто был одет побогаче и почище, спешно сворачивали свои циновки и старались пробиться к проходам, ступая по ногам орущей городской голытьбы и отчаянно размахивая перед собой шишковатыми деревянными дубинками, отобранными у вышедших из повиновения слуг и телохранителей. Впрочем, в этой суматохе удары редко достигали цели; большинство зрителей было настолько увлечено зрелищем взбешенной риллы, что совершенно не обращало внимания не только на деревянные дубинки, но даже и на камни, порой достигавшие трибун и падавшие в самую гущу толпы. Зверь достиг своего внезапно обессилевшего мучителя и, навалившись на него всей массой, как будто силился раздавить каменную грудь черного гиганта и вмять его останки в пропитанный кровью песок. Дильс и Свегг не вмешивались в эту возню, а только поглядывали в белое от полуденного зноя небо и уворачивались от падающих камней.
