Кристофер Банч - Король-Провидец
Мы шли по богатой сельской местности как стая саранчи, грабя и уничтожая все на своем пути. Как и предсказывал Тенедос, Совет Десяти мог быть доволен нашим способом ведения войны. Никейские сокровища оставались в целости и сохранности, а мы питались скотом, дичью и зимними запасами каллианцев, а также забирали лошадей из их конюшен. Их лидер развязал эту гражданскую войну, и поэтому им приходилось оплачивать ее цену.
Обычно на исходе осени наступали сильные холода, но сейчас стояла на удивление мягкая погода, поэтому большую часть времени я носил под доспехами лишь легкую куртку, а по ночам радовался теплу моего мехового спального мешка. Временами мне казалось, что Сайонджи, богиня Тенедоса, действительно благоволит ему и задерживает приход зимы.
Каллио — прекрасная страна. Там нет великих рек, грандиозных каньонов и горных кряжей — по большей части это пологие зеленые равнины с островками лесов, которые идеально подходят для фермерства или разведения лошадей. Ее жители не знали, что такое война, и потому были такими же холеными и упитанными, как и их скот.
Стоны, плач и проклятья вознеслись к небесам, когда налетчики Йонга двинулись по захваченным территориям. Каждый отряд сопровождали повозки фуражиров. Армия на марше питалась хорошо, и дни понемногу переходили в недели.
По распоряжению Тенедоса на каждой ферме следовало оставлять достаточно припасов, чтобы ее обитатели могли пережить зиму, но боюсь, этот приказ почти никем не выполнялся. Любое сопротивление подавлялось огнем и мечом, и продвижение нумантийской армии было отмечено столбами дыма, поднимавшимися к небу. Часто мы оставляли за собой не только руины, но и погребальные костры: то были фермеры, решившие сражаться за содержимое своих подвалов и амбаров.
Мы двигались так быстро, что каллианцы выглядели совершенно ошарашенными нашей скоростью. На скаку мы встретились лишь с несколькими разрозненными частями противника. Их сопротивление было коротким: засада, залп лучников и поспешное бегство. Правда, несколько раз отдельные храбрецы собирали партизанские отряды, которые сражались отчаянно, подчас до последнего человека. Их мужество было достойно восхищения, но восхищение не подразумевало милосердия.
Иногда вражеская оборона подкреплялась действием местных чародеев, но как фермерское ополчение не могло сравниться с закаленными бойцами Йонга или моей кавалерией, так и замысел провинциального колдуна без труда разгадывался и обращался против него одним из магов Тенедоса.
Вскоре стали распространяться слухи, что сопротивление нумантийцам смерти подобно. Наилучшим способом остаться в живых было бегство либо капитуляция и сотрудничество с победителями.
Это звучит жестоко, но, как говорил Тенедос, «наилучший и самый чистый способ войны — это тотальная война. Начинайте ее быстро, заканчивайте еще быстрее; тогда вам придется оплакать меньше смертей и претерпеть меньше лишений».
В те дни не было сражений, заслуживающих такого названия, — в основном мелкие стычки — но каждый день войны приносил нашим полуобученным рекрутам больше опыта и прибавлял уверенности в себе.
Читателю может показаться, что наша кавалерия — это как на подбор бравые всадники, скачущие по Каллио в сияющих доспехах, на ухоженных лошадях. Позвольте мне для примера описать один кавалерийский эскадрон.
Его численность составляла примерно семьдесят человек — гораздо меньше, чем полагалось по старому уставу. Лошади, хотя и разжиревшие от зерна, получали недостаточный уход. Их попоны разлохматились, гривы были грязными и спутанными. Одежда уланов выглядела потрепанной и засаленной; довольно часто попадались штатские наряды или даже вражеские мундиры. Из-под одежды кое-где выглядывали окровавленные повязки. Шлемы были пристегнуты к седлам, а не надеты на головы: в них хранились яйца или сушеные фрукты. Из скаток выглядывали горлышки бутылок, а с седел свисали тушки кур или гусей. Сумы распирало от награбленного добра, которое можно было везти с собой и выменивать по пути на блестящие безделушки.
От обычных мародеров этих солдат отличало превосходное, всегда готовое к бою оружие, и их постоянно настороженные взгляды. Богам следовало бы смилостивиться над теми, кто пытался противостоять моим кавалеристам... но этого не произошло.
"Мой драгоценный Дамастес,
Вчера вечером наш ребенок — а это был мальчик — умер после преждевременных родов. Акушерка сделала что могла, призвав на помощь лучших хирургов и чародеев, но тщетно.
Как бы мне хотелось, чтобы ты был здесь! Наверное, тогда бы этого не случилось. Наверное, мое беспокойство за тебя повредило нашему мальчику.
Теперь я буду оплакивать его в одиночестве. Я буду плакать за тебя, за себя и за него.
Мне так жаль! Клянусь тебе, я все делала правильно, до последней минуты. Может быть, какой-то мой поступок прогневил богов? Я не знаю, но не могу молиться, не могу просить прощения.
Мир опустел для меня.
Маран".
Мир опустел и для меня. Я не знал, что делать. Видимо, новость дошла до Тенедоса: он подъехал ко мне и выразил свои соболезнования. Надеюсь, мне удалось связно ответить ему.
Я написал ответное письмо, пытаясь утешить Маран. Я заверял, что такие вещи случались и раньше, что наш ребенок вернулся к Колесу, где все хорошо и просто.
На самом деле я ни на секунду не верил этому.
Мне хотелось передать мои обязанности кому-то другому, уехать в Никею и вернуться к Маран, но это было невозможно. Я не мог позволить этой трагедии повлиять на меня: многие тысячи людей, также имеющие жен и детей, зависели от моей способности ясно думать и принимать верные решения.
Откуда-то явился священник. Он попытался предложить мне попробовать найти утешение в молитве, но, увидев выражение моего лица, тут же убрался вон.
Я вышел из лагеря, не обращая внимания на предостерегающие окрики часовых, встал посреди поля и поднял голову к небесам, где вроде бы обитают боги.
Я от души желал, чтобы они, все вместе и каждый в отдельности, были разорваны демонами и ощутили хотя бы частицу мучений Маран и моей собственной боли.
Потом я наглухо закрыл свою душу и приветствовал кровавые поля войны.
Приехал вестовой от домициуса Петре с просьбой о встрече с ним. У меня не было времени, но Петре командовал 17-м Уланским полком, поэтому я согласился.
Полк стоял лагерем близ развалин деревушки, обитатели которой либо пытались сопротивляться, либо сами подожгли дома при приближении неприятеля. Петре с мрачным видом отсалютовал мне.
