Александр Уралов - К.И.С.
…Вот черт, лап стало что-то совсем уж много…
Да, как говорится, удивляться не приходится, — они отрастают и множатся! Их густая поросль всё настойчивее теснила меня в угол. Мысль о Лернейской гидре метеором пронеслась в голове и тут же пропала. Может быть, прижигание культей по рецепту Геракла и дало бы необходимый эффект, но попробуйте на практике сделать это!
Гвалаук добрался до камина и вытащил из него несколько головней.
Утирая пот со лба, я подумал, что дело худо, Стивенс тяжело дышал, не говоря ни слова и лишь вопросительно глядел на меня. В любом случае, оставался единственный шанс добраться до туловища проклятого монстра. Пугаться, ругаться, размышлять и настраиваться было некогда.
Отступив до самой стены для разгона, я внезапно прыгнул в гущу шевелящейся чащи когтей и суставов, вложив в этот отчаянный прыжок все оставшиеся силы. Выпад чуть было не вывернул мне плечо, но клинок со скрежетом и свистом вошел в туловище чудовища по самую рукоять!
Десятки лап обхватили меня в агонии. Затрещали ребра, сдавило сердце. Весь мир скользнул вправо и вверх по какой-то немыслимо тошнотворной, стремительной спирали. Последнее, что я помню, это дергавшееся в судороге тело паука, отвратительные пузыри и бородавки перед самыми моими глазами и кровь на них, кровь моего разбитого лица.
Тысячи труб взревели в ушах, завертелось огненное колесо, швырнуло меня куда-то в черную спасительную бездну, и оглушительным ураганом прогремел мне вдогонку мощный глас:
— ПОБЕДА!
…
Ох-хо-хо!.. Хлопотливая это штука, бродить по сказочному миру… Я согласен, сидя в кресле с чашечкой дефицитного кофе в руках, вполне можно с ленивым любопытством почитывать о злоключениях автора, но попасть самому в шкуру героя… Шкура эта часто бывает уподобляема дуршлагу, а это очень и очень больно…
Кис говорит, что я пролежал без сознания ровно пять суток. Что ж, у меня есть все основания поверить ему на слово, хотя от этих 120-ти часов в памяти моей не осталось ничего.
Но зато пробуждение мое было легким и светлым.
Я открыл глаза с чувством чего-то радостного и долгожданного, что вот-вот, просто непременно! — должно было произойти, и узрел себя на широкой постели, завешенной светло-розовым пологом. Полог поддерживали золотые фигурки амурчиков. Голые и пухлые, они радостно скалили мне зубки и весело подмигивали. Вышитый на пологе старый китайский император, стоящий на облаке, любезно присел, наклонив свой украшенный драконами зонт, и вежливо пропищал что-то на своем цукатном языке.
Откуда-то снаружи скакнул на одеяло сияющий солнечный зайчик с длинными ушками. Он был так пушист и симпатичен, что я тут же взял его в руку. Теплый и невесомый, он смешно охорашивался, теребил лапками свою золотистую шубку и, вдоволь набаловавшись, ускакал за полог, на прощание, помахав мне лапкой…
Где-то неподалеку играл клавесин. Он играл что-то знакомое, до боли светлое и милое и моя уставшая душа оттаивала, отмякала…
Музыка отступила и, тихо угасла. Некоторое время в воздухе дрожала хрустальная последняя нотка, но и она исчезла…
Чья-то сияющая, пушистая, нахальная физиономия вынырнула из-под полога и окончательно расплылась от счастья. Ну конечно, это же он! Мой любимый плут, философ и чревоугодник, бродячий менестрель, вальяжный представитель этакого викторианского Ренессанса, звезда кошачьей породы, словом, Кот Ирвинг Стивенс собственной персоной, радостно топорщил пушистые усы!..
Я ласково гладил его по голове, чесал за ушами, а Кис нежился и таял, и мурлыкал так музыкально, что амурчики с восторгом стали его передразнивать.
— Спасибо, Кис! — шепнул я в ухо разомлевшему коту.
— Да ладно, чего уж там! — мурлыкнул кот, чуть не захлебнувшись от избытка чувств.
Понежившись еще немного, Кис сел у меня в ногах и деловито сказал:
— Лихо же тебя отделали у Гвалаука! Когда мы прибыли сюда, то у тебя был бледный вид и холодные ноги. Физиономия вдребезги, ребра переломаны и вообще ты походил более всего на мышь, на которую случайно наступила лошадь.
И Кис поведал мне обо всем, о чем вы уже знаете. В пылу повествования он вскакивал, ссылался на батальные сцены из древних трагедий и бил себя в грудь подобно кающемуся монаху.
— Клянусь Голубиной Книгой, я считал тебя уже пребывающим на том свете, среди праведников, и в великой печали прикидывал, как бы деликатнее сообщить друзьям и близким покойного эту прискорбную весть.
Я засмеялся.
— Ах, вам смешно-о-о? — с пафосом протянул кот, — а я вот, господин пострадавший, намаялся! Не тратя времени даром, я попытался пилить лапы, сдавившие тебя. Увы, я напрасно тужился и кряхтел; мой кинжал был бессилен! Рубить эти ужасные конечности мог только меч, пылающий магическим огнем Эдвина, Алого, но меч этот торчал сейчас в самом сердце поверженного монстра и извлечь его оттуда было «не можно»… Тьфу ты, черт, я набрался словечек из твоего лексикона!.. Итак, вне себя, изнемогая от усилий, в неприкрытом отчаянии, я выхватил магический кристалл. Заметь, прямо из воздуха, как учили!.. Наконец-то! Я увидел, что он наливается пульсирующим красным светом. Что есть силы, — отмечу в скобках — недюжинной силы! — я хватил минералом о плиту пола… Понимаешь, я боялся, что опоздаю, но все обошлось… К счастью! В следующее мгновение мы были уже в черном зале, а Эдвин Алый освобождал тебя от мерзких объятий. Кстати, мой дорогой дебошир, сейчас в замке Гвалаука такая паника! М-да! Надеюсь, что когда-нибудь мы полюбуемся, на памятник К.И.Стивенсу, эсквайру, спасающего Ч. Р., повергающего в прах Гвалаука и воплощающего собой торжество возвышенного духа. Благодарные потомки воздвигнут его с умилением и не где-нибудь, а на главной замковой площади.
— Чтобы молодожёны цветы приносили и шампанское пили, а бутылки разбивали о кошачью задницу, — пробормотал я, но Кис уже ничего не слышал.
— Я так и вижу, — орал он, — одухотворенный лик Ирвинга Стивенса, несущего, как Сикстинская мадонна, полуживое тело маленького и затюканного рыцаря, похожего на магазинную синюю курицу, и на моих благородных усах застыла увесистая слеза!
— Роден вместе с Микеланджело копытами бы землю рыли!
— Вполне допускаю!.. Так, слезай сейчас же с кровати! Хватит протирать хозяйские простыни и закатывать глазки. Где-то здесь должны быть твои «ризы светлые»…
Кис исчез, но вскоре вернулся. За ним следом семенил узорный деревянный ларь. Подойдя ко мне на тонких витых ножках, он сделал изящный реверанс и застыл, откинув крышку. В ларе лежала моя одежда, аккуратно сложенная и поразившая меня чистотой и свежестью. Ишь ты, даже духами пахнет!
