Александр Уралов - К.И.С.
….оставалось непонятным, ведь Мрак грозил гибелью и ему, и его грязному сброду?.. Это не давало мне покоя!..
Здесь я кладу остро отточенное гусиное перо своё (т. е. перо, конечно, гуся, но я им пишу и оно теперь моё) и ухожу от вас, дорогой читатель, — вполне возможно, что в пелену Забвения.
Пиит спускается в Аид.
…
ПРИМЕЧАНИЕ СТИВЕНСА: Ох, что было, когда я узнал о вероломстве редактора, выпустившего мою литературную главу в виде жалких обрывков! Я был взбешен!!! Я так красиво её развил!.. Но после некоторого времени я немного остыл и махнул лапой на всё… в конце концов, нет полной гармонии в жизни, а тот, кто думает иначе — идеалист!
РЫЦАРЬ ПРОДОЛЖАЕТ
Гвалаук бледнел от злости, учащенно дышал и шипел сквозь зубы. «К драке…» — смекнул я и решил пока не доводить дело до мордобития. Надо сказать, что во всех сказочных историях, прочитанных или услышанных когда-либо мною, добрый молодец непременно попадает в лапы к какому-нибудь коварному неврастенику, вроде Кащея. Происходит это по разным причинам, но происходит непременно. От молодца требуют три службы сослужить, либо сажают на лопату и незатейливо пытаются затолкать его в печь.
Нечто вроде этого ожидал и я, но, как вы знаете, услышал несколько нетрадиционный подход к теме. Подмахни, дескать, своей рукой какой-то грязноватый пергамент с непонятными письменами и ты свободен, как птица…
— М-да, дядя, задал ты мне задачу, — тянул я время, пытаясь на ходу сообразить, к чему вся эта комедия. — Это что — добровольное согласие обменять свою голову на ночной горшок?..
— Нет, рыцарь! — прошипел Гвалаук. Он встал и начал быстро ходить от двери к камину. Какое-то время мы молчали, а затем он уселся в кресло и медленно заговорил, закрыв глаза и надменно вздернув голову:
— Я не знаю, что это такое — Мрак. Говорят, что он несёт гибель всем. Может быть… Но я знаю и то, что постичь его тайну можешь только ты, чужой. Знание причин — умение управлять последствиями… Мне нужен человек, — тут он открыл глаза и его застывший взгляд, взгляд маньяка-убийцы, впился мне в лицо, — который сможет заставить Мрак повиноваться!.. Я обещаю, я клянусь тебе сводами священной Башни Великих Тайн, я клянусь тебе жизнями всех, понимаешь, — ВСЕХ моих узников, — что ты будешь на равных со мною. Договор всего лишь гласит — ты не будешь стараться причинить мне вред, вот и всё!..
Что-то, вдруг, едва слышно, жарко зашелестело мне в ухо:
— Не верь, рыцарь!.. Не верь проклятому упырю! Он возьмет твое сердце, он возьмет твои глаза… Он сделает из тебя своего раба и вместо горячей алой крови в твоих жилах будет шипеть и пениться голубая гнилая кровь, кровь скорпиона… Не верь ему, рыцарь!..
Господи, я чуть не заорал от неожиданности! Но по физиономии моей вдруг мягко шлёпнула невидимая мохнатая лапа, и я удержался от испуганных вскрикиваний. Тревога и надежда наполнили всё моё существо, и мне немедленно захотелось действовать.
Кис, кстати, как-то сказал мне: «У тебя, рыцарь, деяния рук опережают начало процесса осмысления ситуации. Качество лихого рубаки, — фи!».
Господи, пусть именно это поможет мне…
…Гвалаук хоть и был Магом, но отнюдь не всеведущим и всемогущим, как это могло померещиться изрядно избитому рыцарю на первых порах; иначе бы наш садист не явился бы с таким эскортом. Ручищи двоих по-прежнему покоились на моих плечах, как вериги. 3начит, наш Гвалаук боится… Эти буйволы, кстати, как и положено «качкам», дьявольски сильны, но соображают туговато. Да и реакция у них не ахти…
Ну, раз, два… Три!
Я рванулся вниз, скользнув лопатками по спинке кресла, и на секунду освободился от ледяных лап охранников. Вывернувшись всем телом, я ускользнул от них и попятился, лихорадочно шаря глазами по сторонам, и уперся, в конце концов, в стену! Над моей головой злорадно захихикал какой-то портрет. Гвалаук вдруг захрипел громко и страшно:
— Стоять! Я сам вырву его потроха!
С шипением вырвались из его глаз тусклые красные молнии, и загремело, завыло со всех сторон… Налетел пронзительный холодный вихрь, взметнувший тучу пепла из камина и рассыпавший злой дождь мгновенно гаснущих искр. Молнии стреляли, вскипали и брызгали огнем. Что-то черное и мохнатое вертелось в этой свистопляске пламени и вспышек, — и вдруг раскинул в разные стороны суставчатые железные лапы щетинистый бородавчатый паук. Жуткая помесь тарантула и скорпиона глядела на меня пылающими углями глаз и лязгала ржавыми жвалами.
Глиняноголовые почтительно расступились и отошли на задний план, сгребая заодно кресла и проклятый столик, плавно покатившийся по полу на маленьких аккуратных колесах. Итак, плацдарм был освобожден. Гвалауку оставалось лишь начать трапезу, в которой, так сказать, пассивная роль принадлежала вашему покорному слуге…
Чудовище, явно растягивая удовольствие и заранее вытягивая зазубренные жвала, паучьим скоком стало подбираться ко мне. Скакнет — замрет, а потом отскочит и снова замрет. Бр-р-р… Для меня до сих пор загадка, как я не потерял сознание от страха? Взор мой не мог оторваться от жвал, которым не терпелось впиться в мое тело и начать тянуть из меня кровушку…
Резкий свист, вспышка ослепительного белого света!…
… по воздуху, как по горке ледяной, ко мне лихо съезжает взъерошенный и неистовый Кот Ирвинг Стивенс!..
— Давай!!! — орал он так, что уши закладывало, и с размаху сунул мне в руки что-то знакомое и тяжелое. Пальцы машинально охватили рукоять.
Меч! Мой меч!
Блеснуло лезвие; я весело крутанул клинок над головой и… баталия началась!
Получив столь весомую моральную и материальную поддержку, я кинулся в бой. Стивенс завывал сзади, рассыпая зеленые искры вставшей дыбом шерсти. Глиняноголовые вповалку валялись на полу, закрывая ладонями затылки. Вокруг ревело, трещало и грохотало, как в аду. Из портретных рам рвался многоголосый хор проклятий, — бушевавший вихрь разворачивал тяжелые золоченые рамы лицами наружу. Колонны обросли узловатыми старческими ветвями, грохотавшими на ветру, как окаменевшие кости. По стенам потоками потекла гнилая болотная жижа. Мертвенно-белый свет струился из трещин в стенах, дрожащих и осыпающихся, как при землетрясении.
Паук упорно тянул ко мне свои когтистые лапы, и я рубил их мечом, как в детстве рубил деревянной шпагой лопухи и репейники. Отрубленные лапы корчились на полу, стараясь вцепиться в ноги. Стивенс кинжалом отшвыривал их в сторону, умудряясь при этом быть и тут, и там, но не путаться у меня под ногами. В воздухе мельтешили какие-то уродливые полупрозрачные тени. Мелькали голые хвосты, перепончатые крылья, пузырчатая кожа и членистые усы. Под ногами кишмя кишели маленькие уродцы, сновавшие, как крысы, и с омерзительным писком удиравшие от Стивенса… Словом, лишь гений покойного Иеронима Босха смог бы своей фантастической, ошеломляющей кистью запечатлеть это побоище.
