Н Джеймисин - Сто тысяч Королевств
— И это всё? — спрашивает он.
— Да.
Он улыбается:
— Как пожелаете.
— Дурак ты, — говорит Кирью, плюнув на вежливость. "Другой я" игнорирует её.
— Позаботьтесь о нём, — говорит своим детям Ньяхдох. Он всё ещё улыбается, появляясь на поле битвы.
Врагов так много, что я не вижу и конца им. Ньяхдох продвигается к линии фронта. Такой крошечный. Беззащитный. Человек. Смертный. Я слышу смех солдат, эхом вторящий по плоским просторам равнины. Их командиры, по центру линии, молчат. Они знают, что он есть на самом деле.
Ньяхдох разводит руки — в каждой вырастает по громадному изогнутому клинку. Те словно порхают в диковинном танце; мгновение, и чернеющая вдали полоса фронта разваливается, будто пронзённая стрелой. Расколотые щиты. Рассаженные доспехи. Сломленные мечи. Изломанные тела. Всё мешается в адской вакханалии. Враг мрёт десятками. Я счастливо смеюсь, радостно прихлопывая в ладони.
— Чудесно! Какое удивительное зрелище!
Вкруг меня смыкаются оставшиеся Энэфадех, в тягостном, напряжённом ожидании. Запах страха пропитывает воздух.
Ньяхдох, сея смерть и разрушение, как по маслу, проходит сквозь весь вражеский фронт, вплоть до офицерской ставки. Противостоять ему на равных — бесполезное дело. Наконец, останавливается (смертоносный круг стали очерчивается телами неуспевших сбежать). Обзор почти закрыт; но чёрное марево ауры, кажется, вспыхивает только сильнее.
— Солнце восходит, — говорит Закхарн.
— Нет, ещё рано, — отвечает Кирью.
Сердце вражеской армии пронзает странный гул. Нет, не гул, вибрация. Навроде биения пульса, но она сотрясает всю землю вокруг.
И тогда, средь разверстых полков, вспыхивает чёрная звезда. Словами не описать, можно лишь прочувствовать. Сгусток тьмы, скольцевавшись светящейся сферой, столь мощной, что сама земля стонет и проседает под ней, покрываясь глубокими трещинами. И враг рушится туда. Мне не слышны крики лишь потому, что чёрная звезда вбирает любой звук. Она вбирает тела. Она всё вбирает.
Землю трясёт так яростно, что я не удерживаю равновесие и падаю на четвереньки. Вкруг меня одна только ревущая пустота, вбирающая всё и вся. Смотрю вверх, видя, как всё вокруг, и близь, и рядом (даже воздух, осязаемый, как живая плоть) засасывает в воронку (в хищное голодное, ужасающее нечто, коим обернулся Ньяхдох). Кирью и другие, заслоняющие меня, шепчут по-своему, пытаясь совладать с ветрами и иными стихиями, выпущенными их отцом. И потому, на этом пятачке безмолвия, мы пока в безопасности… надолго ли? Облака над нами влекутся вниз, затягиваемые чёрной звездой. Врагов более нет, они исчезли. А всё, что осталось, земля под нашими ногами, клочок тверди вокруг и опорой воздвигшийся ниже.
Я, наконец, осознаю свою ошибку: пока дети его защищают меня, Ньяхдох свободен в желании поглотить всё. Кроме меня.
Усилием воли преодолев страх удушья, кричу:
— Д-довольно, остановись! ПРЕКРАТИ это, Ньяхдох! — Слова теряются в завываниях ветра. Он связан магией, повелевающей — ему, и подчиняющейся — мне. Магией, более могущественной, нежели он сам. При условии, что слышит меня. Но мой голос слишком слаб, чтобы достичь его. Возможно, падший собрался пустить меня ко дну — или собственное могущество просто помутило ему рассудок, и теперь он наслаждается хаосом, истинной Его сутью.
Пропасть вспыхивает, как если бы излившись расплавленной породой. Струи огненной лавы поднимаются, спиралью кружась вкруг этой адской черноты; наконец, тоже пожираются ею. И чёрная звезда растёт, всё больше и больше, сердце Владыки, меж смерчем над и вылканом внизу, в ужасном водовороте.
И, будь я проклят, это самое прекрасное зрелище, подвластное когда-либо взору.
В конце концов, милость Отца нашего Небесного сходит на нас, спасительным даром. Клочья облаков расходятся, пропуская голубеющее небо, исполосованное блеклыми лучами света; и в ту секунду, когда камни подо мной, дрожа, готовы сорваться в пропасть, солнце краем восходит над горизонтом.
Чёрная звезда гаснет.
Что-то — обугленное, слишком жалкое, слишкое не-до-человеческое, чтобы быть обозванным телом, — мгновение парит на месте звезды. И падает в лаву.
Сиех, сыпля проклятиями, проносится мимо на своём жёлтом шарике, разрывая защитную плёнку. Но в той уже нет нужды. Воздух столь разряжен и горяч, что трудно дышать. Но я уже вижу, как невдалеке сгущаются грозовые тучи, готовые заполонить образовавшиеся пустоты.
Столица неподалеку… оооо… Отче, нет…
Я вижу зияющие разбитой скорлупой провалы зданий. Их так мало, что можно пересчитать по пальцам. Остальное — пожрано. Земля ушла в провал, полный кипящей алой лавы. В месте, где стоит дворец. Нет, в том самом месте, где стоял дворец.
Моя жена. Мой сын.
Закхарн смотрит на меня. Она — воин; ей не к лицу выказывать презрение, бушующдее, знаю, сейчас в ней. Кирью помогает встать мне на ноги; наталкиваюсь на неё взглядом — такое же непроницаемое, стылое, пустое лицо. Но глаза говорят, это ВАШИХ РУК ДЕЛО.
И мысль эта снова и снова будет терзать меня в моём горе.
— Сиех вернёт его, — говорит Закхарн. — Хотя, на то чтобы оправиться, уйдут годы.
— У него не было права призывать такую мощь, — огрызается Кирью. — Не в человеческой плоти.
— Какая теперь разница, — говорю я, и хоть в одном-то я прав.
Земля, меж тем, всё ещё подрагивает.
Ньяхдох разрушил что-то глубинное, потаённое. Когда-то это была прекрасная страна, идеальное место для столицы всемирной империи. Лежащей теперь в руинах.
— Заберите меня отсюда, — тихо шепчу.
— Куда? — спрашивает Закхарн. Не домой же. Дома больше нет.
Сказать бы, куда глаза глядят, но не конченый же я тупица. Эти… существа не столь изменчивы как Ньяхдох. Не столь полны ненависти. Не столь ненавистны. Но они и не друзья мне. Одной грандиозной глупости (одного безумия, одного бездумия) за день вполне достаточно.
— В Сенм, — говорю я. — Родину Амн. Там мы восстановимся. Возродимся.
И они увлекают меня. А позади ещё долго будет рушиться, проседая в море, целый материк.
