Тим Доннел - Змеиный Эликсир
Чуть-чуть не доезжая до города, Конан нагнал богатый караван и в шумной тесноте повозок, вьючных лошадей и торговцев, спешащих до ночи попасть в Шадизар, благополучно миновал городские ворота.
Город, омытый весенними ливнями, утопающий в зелени цветущих садов, показался Конану ослепительно прекрасным. Даже узкие улочки, разбегавшиеся от центра к нищим окраинам, радовали прохладой и свежим ароматом цветов, перебивавшим их обычную кислую вонь.
По одной из таких улочек и ехал не спеша Конан, предвкушая сытный ужин на знакомом постоялом дворе, а может, и встречу с приятелями. Здесь, у толстого Абулетеса, все было по-прежнему. Мальчишка, которого Конан знал как облупленного, принял поводья. Из-за дверей доносились взрывы хохота и стук глиняных кружек. Конан вошел в харчевню, и ему показалось, что он только вчера ее покинул — те же лица, тот же чад подгорелого мяса, тот же Абулетес, красный от жара и выпитого за день вина, тот же визг девок и тот же стук костей. Он пробрался между столами к жаровне, хлопнул толстяка по спине и со смехом сказал:
— Если и есть на свете что-то вечное и неизменное, так это твоя харчевня! Налей-ка усталому путнику своей кислятины да приготовь чего-нибудь, но смотри не пережарь, а не то я тебя самого изжарю!
Хозяин, узнав Конана, заулыбался, со знанием дела пощупал ткань его нового богатого плаща и засуетился вокруг вновь прибывшего:
— Глядите-ка, Конан! Да еще и с добычей! Где тебя носило, бродяга? Тут такое началось, когда ты сбежал — меня месяц трясли, думал, жив не буду! Но теперь все поутихло, мы опять веселимся, и пусть меня сожрет Нергал, если я сейчас же не выпью за твое здоровье!
И толстяк, радуясь поводу, одним махом осушил огромную кружку вина, тут же налил кружку Конана до краев и бросился к жаровне, бормоча себе под нос:
— Не пережарь, как же! Чтобы я когда-нибудь пережарил мясо?! Нахал, мальчишка! И все-таки я его люблю! Всегда он выходит сухим из воды. Надо бы еще кружечку дерябнуть за его здоровье!
Конана между тем потащили к самому большому столу, расчистили место и с почетом усадили. Дружки наперебой рассказывали, как они целый месяц дурачили стражников, посылая их то в одно, то в другое место, где якобы появлялся Конан. Под шумок было обстряпано немало темных делишек, а постоялый двор Абулетеса прославился на весь Шадизар. Теперь в его харчевне собирался на пирушки весь городской сброд — или Веселые Братья, как они себя называли.
Наконец жаркое было готово. На этот раз Абулетес сам себя перещеголял: мясо, нежное и сочное, с румяной корочкой, посыпанное душистой зеленью, да к тому же поданное изящной девушкой с озорными глазками, вызывало двойной аппетит. Конан подвинул к себе блюдо, усадил девушку рядом и крикнул Абулетесу:
— Я вижу, кое-какие перемены у тебя все же имеются! Где ты берешь таких милашек? С ними даже твое горелое мясо покажется свежей баранинкой!
— Девочки рождаются каждый день, друг Конан, а теперь от них просто отбою нет,— с ухмылкой ответил хозяин, ставя перед киммерийцем огромный кувшин вина.—
Вот, попробуй это, только вчера доставили, такого ты еще не пил. Быка с ног валит, но тебе, я уверен, будет нипочем! — И он налил себе еще кружку.— За твое возвращение! И пока не расскажешь, где болтался, мы тебя отсюда не выпустим. Эй, Сорон, Костас! Постойте у ворот, чтобы стражники сюда не совались!
Конан с удовольствием рассказывал о своих похождениях в Заминди, о стычках со стражниками и о многих удачных проделках. Слушатели беспрестанно хватались за животы, хохоча, и осушали кружку за кружкой за его здоровье.
На дворе уже стояла ночь, и харчевня постепенно пустела. Конан, допивая последнюю кружку, шептался с девушкой. Она, откровенно к нему прижавшись, тихо смеялась, склонив голову и согласно кивая.
Конан поднялся и пошел разыскивать хозяина. Тот в уголке что-то негромко приказывал своим слугам. Вскоре они выскользнули на улицу, и Абулетес позвал Конана наверх. Там он провел его в ту же комнату, где Конан останавливался в прошлый раз, пожелал ему хорошенько отдохнуть и, кряхтя, пошел вниз.
Факел, тускло освещавший комнату, чадил и грозил вот-вот погаснуть. Но лунный свет, падавший на пол сквозь узкое окошко, затмевал его последние дымные вздохи, и когда он наконец потух, Конан даже с облегчением вздохнул. Разувшись и сняв с себя жесткий пояс, он подошел к окну, с жадностью вдыхая весенний воздух. Прохладный ветер шевелил ветки цветущих деревьев, освежал разгоряченное лицо.
Конан сбросил тунику и с наслаждением подставил грудь его легким порывам. Он не обернулся, услышав скрип двери и быстрые шаги. С улыбкой глядя на луну, застрявшую среди легких облаков, он ждал, что будет дальше. Стук тяжелого кувшина и звяканье кружек заставили его улыбнуться еще шире. Потом все стихло. Конан продолжал ждать, все так же глядя в окно. За спиной послышался шорох. Конан в нетерпении обернулся. Посередине комнаты стояла обнаженная девушка, тело ее серебрилось в лунном свете. Пока Конан смотрел в окно, она успела надеть на себя его пояс с кинжалом и тяжелым кошельком. Киммериец восхищенно засмеялся, обнял ее за плечи и сказал:
— Когда я в следующий раз буду удирать отсюда, обязательно возьму тебя с собой. А теперь, плутовка, снимай его скорей — мне нужно кое-что достать из кошелька!
Девушка попыталась расстегнуть пряжки, но у нее ничего не получилось. Конан, поддерживая игру, стал ей помогать. И тут уже был забыт и кошелек, и кувшин с вином. На свете существовало только это молодое жаркое тело, затрепетавшее в его объятиях, эти губы, ищущие его губ, и легкие пушистые волосы…
Утром Конан проснулся от запаха горячих лепешек, открыл глаза и увидел свою подружку, накрывающую на стол. Она уже успела спуститься вниз и принести завтрак. Он поманил ее к себе, дотянулся до кошелька, пошарил в нем и достал пару золотых сережек с драгоценными камешками. Девушка в восхищении не сводила с них глаз, а когда Конан вдел их ей в уши, от радости запрыгала и закружилась по комнате.
Конан отпустил ее, когда день уже клонился к вечеру. Он лежал на ложе и с умилением вспоминал ее тоненькую фигурку с огромным кинжалом на поясе. Потом он уснул, не подозревая, что судьба опять все решила за него.
Дворец Деяниры — женщины, сводившей с ума чуть не половину Шадизара — находился недалеко от центрального базара, на тихой улице, где жили богатые горожане. Густые кроны деревьев и высокая стена почти полностью скрывали его от глаз прохожих. Четыре негра самого грозного вида охраняли ажурные кованые ворота
В этот утренний час Деянира, вся благоухающая после купания и душистых бальзамов, которыми служанки умастили ее тело, сидела у зеркала, любуясь собой. Юные прислужницы расчесывали ее прекрасные волосы. Вдруг занавеси раздвинулись, и в комнату вошла, ласково улыбаясь, старуха в богатых одеждах. Любую молодую женщину ее роскошный наряд сделал бы еще краше, но старухе он придавал зловеще-нелепый вид. Служанки тут же кинулись прочь, на ходу почтительно кланяясь. Старуха встала за спиной Деяниры и по-хозяйски положила руку ей на голову:
