Наталья Резанова - Последняя крепость
«Ничьи рабы, кроме Бога».
А потом, толкнув Омри в спину, повел его в цитадель — в то, что от нее осталось. Десять лет Наама была ужасом его жизни, но теперь он знал, что имеет право войти сюда. И ничего не боялся. Тогда, из-за потрясения, он смутно запомнил внутренние строения Наамы. Теперь взгляд его был зорок, но он мог лишь догадываться, что здесь было. Склады, мастерские, жилые дома, мельница, даже сады, очевидно, были здесь… колодцы… Вот колодцы он помнил. Колодцы и распахнутые зернохранилища. Да, Наама, несомненно, была большой крепостью. И будь на месте Аммона человек поумнее, он бы не уничтожил Нааму, а сохранил бы ее для империи. Однако что сделано, то сделано. Уцелело лишь основание главной башни, вырубленной в цельной скале,
— его не брали даже имперские баллисты. Туда, наверх, по каменным ступеням, и толкал Бран Омри Га-Хода.
Верхняя часть башни была снесена, но основание возносилось над всей горной грядой. Бран и не подозревал, как высоко завела их извилистая тропа. С башни было различимо даже озеро Горькие Воды, отливавшее тем же металлическим блеском, что и небеса. Немудрено, что нокэмы были так преданны своему Богу — с этой вершины он виделся им совсем близко.
Там, где скальное основание переходило в надстройку из валунов, был некогда зал, служивший, верно, местом собрания командирам нокэмов, — когда Аммон вошел в крепость, множество трупов лежало именно там. Теперь на этом месте была открытая горным ветрам площадка да сохранилась часть стены в две трети человеческого роста, слишком мощной — восемь локтей толщиной, — чтобы разрушиться полностью. На ней сидела молодая женщина в простом холщовом платье и распахнутом плаще, сложив на коленях поблескивающие металлом руки.
Омри Га-Ход остановился. Посмотрел на Брана, на Мавет. И расхохотался.
Он смеялся долго, на глазах у него выступили слезы, однако он не мог вытереть их из-за связанных рук.
— Вы хорошо поиграли со мной, — произнес он, переводя дыхание. — И всего двое! Безумная женщина и дикарь, вообразившие себя нокэмами…
Он легко, насколько позволяли путы, отошел и сел на каменный пол, прислонясь к стене. Примоститься на самой стене ему бы не удалось, та была достаточно высока, а возможности подтянуться он был лишен. И все. же движения его были так непринужденны, словно он просто вольготно расположился отдохнуть.
— Тебе не позволяли… — начал Бран. n Но сколько бы ты, — Омри обращался к Мавет, в которой безошибочно распознал соплеменницу, — ты и твой мужчина… n — Я ей не муж, — сказал Бран. Ему померещилось, что он уловил тень удовольствия от его оправдания на лице Омри, и с невыразимым наслаждением закончил: — Я ее раб.
— Сколько бы ты ни воображала себя нокэмом…
— Я из нокэмов Наамы, — сказала Мавет. — Единственная выжившая.
Голос ее был тише посвиста ветра. Но Омри услышал.
Какое-то время он молчал. Потом что-то произнес по-нептарски.
И Мавет впервые посмотрела на него. Просто посмотрела. И он смолк.
Бран понял: произошло что-то важное, но он не знал, что именно. Омри Га-Ход, человек образованный, попытался заговорить с Мавет на древнем языке, языке нокэмов. И это не было ему позволено.»
В дальнейшем он говорил на новом, которого Бран тоже не понимал. И вообще это дурь — Омри расселся, а он стоит перед ним, как слуга. И Бран с демонстративной неуклюжестью устроился в противоположном углу площадки.
— Я тебя понимаю, — сказал министр. — Отомстить предателю Омри, погубившему родную страну, изменившему своему народу. Так тебе должно было это видеться из-за стен Наамы и детским взором. Но я-то не был тогда младенцем. Я не был даже молод. Я многое видел и еще больше знал…
— Знаешь, пора нам подумать, как его кончать, — сказал Бран. — Сжечь на костре или колесовать его мы не можем — не на чем. В империи принята казнь четвертованием. По— моему, это работа для мясника, а не воина, да и меч мой для этого плохо годится. Но если ты решишь, я это сделаю.
— …В сущности, сдача Малкута лишь ускорила неминуемое и уменьшила количество жертв. Это случайность, что Малкут и Наама оказались в руках разных партий, но уединенность вашей крепости усугубила свойства, присущие нокэмам. Запершись здесь, вы ничего не хотели знать о тираническом правлении князя, который трясся от страха перед собственными подданными и оттого заигрывал с империей, не думая о том, что нельзя вечно размахивать жирным куском перед мордой хищника. Вы не желали видеть борьбы политических группировок, раздиравших Шемеш в клочья, причинивших ему больше зла, чем вражеские войска. Вы устранились от интриг бездарных полководцев, предпочитавших подсылать друг к другу наемных убийц, чем сражаться. Вы закрывали глаза на то, что Нептару погубили не князь, не Омри и даже не империя. Нептара изжила себя как государство. Люди, от века твердившие, что не были и не будут рабами никогда и никому, стали рабами собственных грехов и страстей.
— Или камнями его забить? Спустим в один из пустых колодцев и камнями закидаем. Уж камней-то здесь предостаточно.
— А сами нокэмы? Я знаю, что навлеку на себя еще большую ярость, когда скажу правду, но ты обязана ее услышать. Обычай дозволяет нептарам лгать и льстить врагам, но не соплеменникам. Тебе-то они представляются возрожденными древними героями, воинами Бога, и это понятно и естественно в твоих обстоятельствах, однако большинство народа считало нокэмов просто разбойниками, головорезами, в грош не ставящими человеческую жизнь и потому не жалеющими ни своей, ни чужой…
— А вот еще хорошая казнь — распятие. От южан слышал. Мне нравится. Отрубить голову или повесить — это слишком быстро, а так, говорят, распятый дня три дохнет. Вообще, еще говорят, для полного порядка еще бичевать полагается, но, пожалуй, мы без этого обойдемся. Здесь, на стене, как раз хватит места, чтобы вбить клинья, солнце жаркое, а уж вид какой…
Двое мужчин сидели друг против друга, и каждый обращался к молчавшей женщине, поместившейся наверху, умышленно минуя противника. Правда, Омри не снисходил до того, чтобы считать Брана противником. Он унижал северянина тем, что говорил так, будто того здесь вообще нет, и чтобы тот не мог его понять, на что Бран отвечал тем же, но так, чтобы Омри его отлично понимал.
— Но главное — не в этом. Мы так привыкли гордиться своей древней мудростью, неустанно повторяя, что мы писали книги и создавали законы, когда на месте империи еще бродили орды дикарей в козьих шкурах. И каждый нептарский рыбак или плотник почитал себя выше императора… не замечая, что мудрость эта одряхлела. Мы стали слишком стары и слишком мудры, чтобы выжить. Нептара, такая, какой она была и какой никогда не будет впредь, уже не могла существовать. Кичась почитанием закона и права, она забыла о древнейшем нерушимом законе, известном даже диким зверям, — победа за тем, кто сильнее, и законы устанавливает оружие. Сила империи обрушилась на нас, и что стало с нашей мудростью, нашими книгами, нашими науками?
