Юлиана Суренова - По ту сторону гор
— Неча вам тут делать. Помощи никакой, только глазеете да внимание отвлекаете. А еще, чего доброго, увидев кровь, свалитесь в обморок. Мужчины! — презрительно фыркнула она.
Домовой двинулся к дверям первым, увлекая за собой странников:
— Пошли, парни, пошли. С моей жинкой спорить бесполезно, даже если она ошибается. А на этот раз она права: в врачевании за исключением ее все равно никто ничего не смыслит.
— Но она же позволила остаться Карине! — Аль недовольно хмурился. Ведь речь шла о его брате, и он считал, что должен, просто обязан быть с ним рядом.
— Чего ты хочешь! — фыркнул домовой. — Женщины!…Пошли, пошли, — он поманил их за собой. — Я вам наливки налью. Вы, конечно, еще мальцы безусые, но сейчас — нужно. Иначе не успокоитесь. Чужая боль, она порой мучительнее своей.
— Что они с ним сделали! — Лот поежился. Его мутило. Жуткое зрелище страшных ран стояло у него перед глазами, не пропадая ни на мгновение. Казалось, что они покрывали его собственное тело.
— Ты что, сам не понимаешь? — хмуро глядя в сторону, бросил Аль. — Пытали они его! Чтобы узнать, один он такой, самозванец, или у него есть сторонники, последователи. Они ведь, наверно, решили, что это заговор.
— Чушь! Какой заговор! Ведь он шел просить о помощи!
Аль вздохнул. Он думал так же. И всеми фибрами своей души ненавидел людей, которые, вместо того, чтобы помочь, совершили такое…
Это была даже не просто жестокость, а воистину варварская безжалостность.
Не находя себе место он как одержимый метался по зале, от стены к стене, не замечая ничего на своем пути, врезаясь в края тяжелых столешниц и не чувствуя боли, сбивая оказавшийся на пути стулья, даже не замечая их. Хотя Лот и забился в самый дальний угол, но Аль-ми умудрился столкнуться и с ним. Лишь домовой каким-то известным лишь ему образом держался в стороне.
Хранитель жилища, потягивая настойку, хмуро поглядывал на странника.
— Хватит мельтешить перед глазами, — наконец, не выдержав, ухватил он юношу за плечо, останавливая, затем сунул в руку кружку, приказал: — Пей.
Аль подчинился, не задумываясь, что делает. Но первый же глоток заставил его захрипеть, не в силах вздохнуть. Внутри все воспламенилось, словно он пил живой огонь. А домовой, не давая ему опомниться, только подталкивал руку с кружкой к губам:
— Пей.
Юношу, которому доселе не приходилось пробовать столь крепких напитков, быстро развезло. Голова закружилась, руки и ноги стали ватными, все тело наполнилось какой-то приятной, сладковатой слабостью.
Домовой подтолкнул к нему стул:
— Садись, — тот стукнул по ногам, колени подогнулись — и Алиор сам не заметил, как оказался на нем. Мгновение — и он крепко спал, лежа грудью на столе.
Удовлетворенно кивнул, хранитель жилища решительно направился к другому гостью.
— На, — протянул ему кружку дух.
— Нет! — упрямо замотав головой, юноша лишь еще сильнее вжался в угол, в котором сидел на полу, прижав колени к груди.
— Пей, тебе говорят! — нахмурившись, прикрикнул тот. На этот раз ему пришлось повозиться, вливая настойку силой, не обращая внимания на крутившего головой юношу. — Ну что за напасть! — ворчал он. — Столько добра мимо рта течет! Это же… Плакать хочется от такого расточительства! — но, в конце концов, ему удалось добиться своего и, спустя какое-то время, Лот захрапел, пуская слюну.
Они проснулись от того, что веселый непоседа — яркий луч утреннего солнца заскользил по лицу, щекоча щеки и нос.
— Брат! — Аль тотчас вскочил, метнулся вперед, но успел сделать лишь несколько шагов, как его остановил усталый голос кикиморы:
— Не тревожь его. Пусть спит. И чем больше, тем лучше.
— Он жив?! — Лот во все глаза смотрел на женщину, сидевшую, сгорбившись, за тяжелым обеденным столом, положив перед собой бледные руки с тонкими длинными пальцами.
— Жив-то жив… — ответила та, а затем вдруг тяжело вздохнула.
— Неужели все так плохо? — Аль, немного успокоившись, подошел к ней, сел рядом.
— Плохо, хорошо — в жизни все относительно, — проворчал устроившийся в углу домовой. — Как моя настойка: с ног быстро валит, да потом не давит… — затем, видя, что царевич поднялся со своего места, нахмурившись, спросил: — Ты куда это собрался?
— К брату. Ему лучше не оставаться сейчас одному.
— А кто тебе сказал, что он один? — приподняла бровь кикимора. — Кариночка там.
— Ей нужно отдохнуть. Всю ночь на ногах.
— Это я была всю ног на ногах. А девочку усыпила. Неча ей было на такие раны глядеть, еще, чего доброго, ума бы лишилась.
— Но он выздоровеет? Ты вылечишь его?
Кикимора окинула юношу хмурым взглядом.
— Да не переживай ты так, будто это твои руки в его крови. Моего знания тут маловато будет, я-то все больше по части родовспоможения и лечения от детских хворей. Но окрестные эльфы мне кое-чем обязаны. Так что помочь не отказались. А они уж в искусстве врачевания непревзойденные мастера: мертвеца, конечно, не оживят, но уж живому умереть не дадут. Вот только… — она заглянула царевичу в глаза. — Ни о какой дороге для него речи идти не может.
— Я понимаю… — опустив голову, кивнул Аль. Он и не надеялся на это. Тем более что — а куда брату еще идти? На помощь повелителя дня он никогда и не надеялся, веря лишь в людей…
На миг ему стало страшно — а вдруг и его веру точно так же искромсают и искалечат?
Он тяжело вздохнул. Действительно, домовой прав — в жизни многое относительно: и добро, и зло.
— По- хорошему, — продолжая буравить его взглядом, произнесла кикимора, — вам было бы лучше уйти сейчас, пока он не очнулся.
— Не-ет, — поморщившись, качнул головой юноша. Он понимал, что она права, и все равно не мог поступить так, как ему советовали. — Нельзя бросать человека, когда он на грани жизни и смерти.
— А когда опасность минует? Тогда можно?
— Когда он очнется…
— Чтобы вы могли попрощаться с ним, освобождая свои души от укоров совести? Даже не задумываясь, что при этом вы раните его душу мыслью о том, что он бросает вас, потому что не в силах отправляться в путь?
Алиор отвел взгляд. Ему стало стыдно.
— Эх, люди, люди, — качнула головой кикимора, — какие же вы, все-таки, эгоисты.
— Оставь его, — недовольно поморщился домовой, — кто знает, может, то, что для нас так, для них — совершенно иначе.
— Да, — согласилась та с мужем. — Кто знает. Мы ведь — не люди. И славно, — спустя несколько мгновений раздумий добавила она, — после всего, что довелось повидать на своем веку, мне не захотелось бы дольше жить, будь я человеком.
— Ну, — хранитель дома бросил из-под нахмуренных бровей испытующий взгляд на замерших рядом странников, — потому они и так мало живут.
