Юлия Латaынина - Сто полей
И, наконец, Ванвейлен вспомнил о том, что кожаные векселя храма являются самой надежной валютой, надежней не только бумажных денег империи, но и новых золотых, чеканенных Харсомой, так что по сути дела храм выполняет роль центрального банка провинции – а теперь государства – Варнарайн: интересно, на сколько объем выпущенных храмом векселей превышает объем его золотых резервов, и что будет, если все предъявят эти векселя к оплате?
Они вышли из вздрагивающего цеха; на синем затоне с мертвой водой пристани грузили баржи с шерстью.
Сзади раздался голос светоловолосого полководца:
– Я смотрю, вы не впечатлены, господин Ванвейлен, – или в ваших краях заводы получше?
– У нас нет ничего подобного.
– И что вы скажете?
– Это чудовищно – так эксплуатировать людей. Я не знал, что в империи разрешено подобное.
– Это запрещено, – ответил араван Баршарг.
Белый плащ полководца намок и прилип к кровавым доспехам; араван стоял на скользком причале, широко расставив ноги и положив руку на рукоять меча, украшенного головой кречета; и Ванвейлен внезапно вспомнил, как умер его брат. Когда Баршарг потребовал выдать тело, ему прислали фунтов десять мяса и вареную голову без нижней челюсти.
– Предыдушая эпоха технических изобретений, – сказал араван, – как раз пришлась на начало нынешней династии. Государи Амар и Иршахчан ценили военные изобретения, сажали изобретателей с собой за стол, и именно они ввели математику в число экзаменационных дисциплин. Какие катапульты и баллисты строились в то время! Дробили в пыль стены, за которыми укрывались бунтовщики, повышибали все каменные зубы замкам недовольных сеньоров!
Араван помолчал. По ту сторону озера кричали «ура» Баршаргу Белому Кречету, да из котлов раздавали плов.
– После смерти государя Иршахчана, – продолжал араван, – армия была распущена, а императору Меенуну от имени ремесленных цехов подали доклад, в котором говорилось, что механизмы рождаются от войны и корысти отдельных лиц, а порождают всеобщую леность. В докладе утверждалось, что если ремесленнику будет в два раза легче работать, он не станет делать вещей вдвое больше. Он станет работать в два раза меньше. Каковое обстоятельство приведет к пьянству и праздности. В докладе утверждалось, что ремесленник нуждается не в машинах, а в работе, а в машинах нуждаются только богачи, вынимающие из людей души и уничтожающие труд цехов. Государь Меенун запретил недобросовестные изобретения; он исчислил цену каждой вещи и установил ее равной во всех концах империи, и он запретил производить больше и меньше исчисленного.
Ванвейлен молча смотрел на огромный затон со свалявшейся по краям пеной. «Кое в чем был прав и государь Меенун», – подумал он.
– Однако Даттам нарушил запрет.
– О да, – откликнулся араван, – благодаря экзарху Даттам сделал деньги из открытий, которые недоступны никому, кроме него, а храм основал свое могущество на науке, которая для всех, кроме храма, является тайной.
– То, что является тайной, не может быть наукой, – сказал Ванвейлен.
– Почему?
– Наука – это когда знание доступно всем. Храм Шакуника держит открытия в тайне, морочит людям головы и выдает их за колдовство. Даттаму кажется, что так он получит лишнюю прибыль, но наука не бывает тайной. Рано или поздно это кончится очень плохо.
Араван Баршарг, чуть склонив голову, исподлобья смотрел на чужеземца.
– Следует ли понимать так, – спросил он, – что если вы по стечению обстоятельств окажетесь обладателем удивительных знаний, то вы не будете хранить их в тайне?
Ванвейлен застыл. Диктатор Варнарайна – а Баршарг, без сомнения, уже был им, и власть его могла только расти – стоял перед ним, в траурном плаще цвета вишневых лепестков и боевом кафтане цвета венозной крови, и его рука в охваченной стальными кольцами перчатке лежала на рукояти меча. Кольца были устроены так, что когда пальцы смыкались на эфесе, их уже нельзя было разжать без посторонней помощи; на внешней стороне чешуя переходила в три стальных шипа.
Араван Баршарг собирался править железной рукой.
По ту сторону озера сверкали копейные значки и развевались знамена. Ванвейлен вдруг представил себе эту армию, вооруженную оружием с его корабля.
«Он все знает», – понял Ванвейлен.
– Воины отдохнули. Вы можете ехать со мной. Вы и ваши товарищи.
Ванвейлен и будущий хозяин империи глядели друг другу зрачок в зрачок.
– Я подумаю, – сказал Ванвейлен.
– Подумай. У тебя мало времени. У нас всех мало времени.
* * *Едва Баршарг уехал, Ванвейлен понял, что совершил ошибку, не отправившись с ним.
Управляющий поместьем, правда, закатил для заморских гостей роскошный пир, и храмовые танцовщицы сплясали для них со змеей, но очень скоро стало ясно, что в поместье чужеземцы на положеньи почетных пленников.
К вечеру Ванвейлен решил исправить ошибку.
За два золотых один из приставленных к нему охранников пустил его в бараки. Ванвейлен переоделся в тряпье, которое носили рабочие, – штаны в клеточку, длинная рубаха до колен, желтые помпончики на поясе и шапке, конопляные туфли с завязками.
Под просторной рубахой на Ванвейлене были синие шелковые штаны и куртка с золотой циветой. Так часто одевались мирские люди, причастные делам храма. В мошне, привязанной к поясу, кроме золота, лежали кожаные деньги.
Кожаные деньги были ему нужны не столько как деньги, сколько как пропуск и знак власти. Крестьяне смотрели на них не как на чековую книжку, а как на яшмовую печать. И если колесо истории и повернулось в Варанайне, то как бы не так, что теократия приходила на смену государственному социализму.
Ванвейлен вышел на черный двор, смешался с толпой рабочих, ставивших отпечатки пальцев в ведомости за зарплату, и беспрепятственно был перевезен вместе с ними на другой берег. За людей рабочих не считали – куда там! Различить в рабочем заморского купца? Скорее Ванвейлена могли заловить и заставить работать третью смену.
За воротами храма Ванвейлен накрутил одежду рабочего на камень и утопил ее в глубокой канаве с синюшной водой и свалявшейся пеной по краю. Через полчаса он был уже на дороге, укатанной тысячами храмовых повозок; вечерело. Ванвейлен понимал, что он доберется до столицы не раньше утра.
* * *Прошел час после ухода Ванвейлена. Земляне сидели в центральной зале. Они играли в карты, и было слышно, как за перегородкой в мраморном бассейне, формой напоминающем цветок мальвы, плещутся в ожидании гостей несколько девушек.
