Рэй Брэдбери - Темный карнавал
– Вчера он выходил со мной, – сказал Уильямс. – Проводил до автобуса.
– Ну, тогда с ним все в порядке, рад слышать. Ты не знаешь про Бэнкса? Погиб неделю назад в автокатастрофе на Род Айленд.
– Не может быть!
– Да, сэр, черт побери, один из чудеснейших в мире людей, лучший фотограф из всех, что работают на большие журналы. По-настоящему талантливый, совсем молодой, чертовски молодой; напился и погиб по дороге домой. А все эти автомобили, дьявол их возьми!
Уильямсу померещилось, будто под потолком мечется огромная стая ворон. Здесь больше не было Пола. Были совершенно чужие люди; они вселились сюда, когда Пирсоны, уехали. Никто не знает куда девались Пирсоны. И бесполезно, наверное, спрашивать у этого человека, где сейчас Пол. Он не сможет ответить.
– Уильямс, ты ведь знаешь нашего сына? Элен, сходи к Тому, приведи его сюда!
Привели сына, он остановился на пороге гостиной. Уильямс встал со стаканом в руке, чувствуя, как опьянение захлестывает его.
– Это Том, Уильямс, это Том.
– Вы ведь помните Тома?
– Ты помнишь Уильямса, Том?
– Поздоровайся, Том.
Оба они говорили разом, не останавливаясь, торопясь, словно шумела река, словно шелестел камыш, и путались слова, и глаза горели голубым спиртовым пламенем.
– Том, поговори с мистером Уильямсом на гангстерском жаргоне, – сказала Элен.
Молчание.
– Том его живо усвоил, он у нас умница, у него хорошая память. Том, скажи мистеру Уильямсу пару слов по-гангстерски. Ну, давай же, Том, – говорила Элен.
Молчание. Том стоял, глядя себе под ноги.
– Ну, Том, давай, – настаивала Элен.
– Оставь его в покое, Элен.
– Но почему, Пол? Я просто подумала, что Уильямсу будет интересно дослушать жаргон.
– Если Том не хочет, значит, не хочет! – сказал Пол.
Молчание.
– Пойдем на кухню, пока я не напился, – сказал Пол, обнял Уильямса за плечи и увлек с собой.
Их обоих покачивало. На кухне Пол схватил Уильямса за локоть и начал говорить ему прямо в лицо, весь красный, словно день напролет кричал, надсаживаясь.
– Слушай, Уильямс, ты веришь, что я смогу? У меня есть чудесная задумка для романа! – он шлепал Уильямса по руке, сначала мягко, но с каждым словом все сильнее и сильнее. – Как тебе это понравится?
Уильямс отступил было на шаг, но его рука словно в капкан попала. А Пол колотил и колотил по ней.
– Как чудесно будет снова начать писать! Писать, иметь свободное время, скинуть лишний вес.
– Только не как сын миссис Мирс.
– Он был болван!
Пол все крепче и крепче сжимал руку Уильямса. За все годы их дружбы они почти никогда не прикасались друг к другу, но сейчас Пол тряс, мял, тискал его. Тряс за плечи, хлопал по спине.
– В деревне, бог даст, у меня будет время отрешиться от этой суеты и подумать. Ты знаешь, как мы здесь проводим выходные? Приканчиваем на пару кварту-другую виски, вот и все. Кругом машины, толпы, а мы нагрузимся и тем счастливы – вот что такое уик-энд в городе. Но в деревне все будет по-другому. Я хочу, чтобы ты прочел мою рукопись, Уильямс.
– Ах, Пол, погоди.
– Постой, Элен. Ведь ты никогда не отказывался, Уильямс.
«Не отказывался, – подумал он, – но на этот раз откажусь. Я боюсь. Когда я знал, что найду в рукописи прежнего Пола – живого, непоседливого, трезвого, сияющего, свободного, уверенного и скорого в своих решениях, с безукоризненным вкусом, прямого и сильного в споре, хорошего режиссера и надежного друга; того, кто много лет подряд был моим кумиром, когда я мог найти в рукописи такого Пола, я читал ее запоем. Но сейчас я не уверен в этом и не хочу, чтобы меж строк проглядывал этот новый, незнакомый Пол. Ах, Пол, Пол, неужели ты не знаешь, неужели не понимаешь, что никогда вы с Элен не уедете из города, никогда, никогда?»
– Дьявол! – воскликнул Пол. – Уильямс, как тебе понравился Нью-Йорк? Ты ведь недолюбливал его? Нервный город, как ты сказал однажды. А ведь он мало чем отличается от Сьюкс-Сити или Кеноши. Просто здесь встречаешь больше людей за меньшее время. Слушай, Уильямс, а каково вдруг почувствовать себя знаменитым?
Теперь говорили оба, и муж, и жена. Голоса сталкивались, слова падали, поднимались, смешивались, усыпляюще журчали, сплетались в бесконечное кружево.
– Уильямс, – говорила она.
– Уильямс, – говорил он.
– Ваше здоровье, – говорила она.
– Разрази меня гром, Уильямс, как я люблю тебя! Ох, как я тебя ненавижу, ублюдок ты этакий! – смеялся он, колотя Уильямса по плечу.
– А где Том?
– Горжусь тобой!
Стены вспыхнули. В воздухе забили черные крылья. Его избитая рука уже ничего не чувствовала.
– Трудно будет бросить работу, кое-что у меня неплохо получалось…
Пол измял весь перед у рубашки Уильямса. Тот почувствовал, как отлетают пуговицы. Со стороны могло показаться, что Пол со своей обычной напористостью собирается его избить. Его челюсть ходила вверх-вниз, от его дыхания очки Уильямса запотели.
– Горжусь тобой! Люблю тебя! – и он снова тряс его руку, бил по плечу, дергал рубашку, трепал по щеке. С Уильямса слетели очки и упали на пол, тихонько дзинькнув.
– Господи, Уильямс, прости!
– Все в порядке, наплюй.
Уильямс поднял очки. По правому стеклу паутиной разбежались трещины. Он посмотрел сквозь него: Пол, ошеломленный, смущенный, пытался выбраться из паутины.
Уильямс ничего не сказал.
– Какой ты неловкий, Пол! – взвизгнула Элен.
Разом грянули телефон и дверной звонок, и Пол говорил, и Элен говорила, а Том куда-то ушел, и Уильямс совершенно отчетливо подумал: «Меня вовсе не тошнит, я не хочу блевать, честное слово, но сейчас я пойду в туалет. Там меня затошнит и вырвет». Не говоря ни слова, раздвигая горячий воздух, словно в толпе, сквозь слова, возгласы, звон и треск, смущение и паническое участие он пошел через комнату, спокойно закрыл за собой дверь туалета, опустился на колени, словно в храме и откинул крышку.
Его трижды вырвало. Из-под сжатых век катились слезы, и он не знал – отчего, не знал, дышит он или рыдает, он даже не знал, слезы ли это боли и сожаления или, может быть, вовсе не слезы. Коленопреклоненный, словно на молитве, он слушал, как по белому фаянсу вода бежит к морю.
За дверью – голоса.
– С вами все в порядке, Уильямс?.. С вами все в порядке… ты в норме?
Он пошарил в кармане, достал бумажник, открыл его, увидел билет на поезд, сложил его, засунул в грудной карман и прижал ладонью. Потом поднялся на ноги, тщательно вытер губы и долго стоял, рассматривая в зеркале странного человека с паутиной вместо глаза.
Сжимая в руке латунную ручку двери, пошатываясь, с закрытыми глазами, он вдруг почувствовал, что весит не более девяноста трех фунтов.
![Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал [переиздание]](/uploads/posts/books/121260/121260.jpg)
