Олег Верещагин - Garaf
Туман заполнил беседку. Гарав вздохнул. Да, всё началось с тумана… или приснилось, что началось с тумана? Он написал руну — «Райдо»… вот такую…
Гарав написал её в тумане и улыбнулся.
Она исчезла не сразу.
Глава 47,
в которой Пашка выздоравливает, понимает и вспоминает.
Пашка долго болел. До середины лета.
Димка — «тот из младших, который старше» — нашёл Пашку вечером, когда дома забеспокоились. Хотя и не сильно, но уже. Но Димка знал, где у чокнутого старшего братца «нычка».
Там он и оказался.
Пашка полулежал около коряги, на которой обычно гордо восседал. Полулежал, выпрямив по коряге руку и положив щёку на плечо. Сперва Димка думал, что старший брат спит. Когда же не смог его разбудить и обнаружил, что лоб у Пашки похож на раскалённую печку — поднял шум…
После этого Пашка и проболел почти месяц. Сперва дома, потом — в больнице (недолго, там сказали, что «ничего серьёзного» — просто потому, что не могли понять, что же происходит с мальчишкой, который то приходил в себя, но начинал нести какую–то чушь, даже на иностранных языках, то глухо вырубался и температурил), и снова дома… Лекарствами его немедленно рвало, и родители были в ужасе, ожидая, что мальчишка просто умрёт… пока в один прекрасный день не обнаружили его спозаранку сидящим на крыльце и хмуро слушающим плеер.
Что с ним было в этот месяц — Пашка не помнил совершенно, что случилось в тот день, когда ушёл из дома — не помнил тоже. В обеих случаях он не врал, и весь дом облегчённо вздохнул, да и позабыл эту историю. Выздоровел мальчишка — и отлично, что ещё надо?!
Правда, через два дня после того, как Пашка вернулся к нормальной жизни, Димка застал его за очень странным занятием. Голый по пояс, Пашка вертелся перед зеркалом, вделанным в дверцу шкафа. При этом бормотал: «Здесь… и тут… и тут тоже должно быть…» Когда Димка поинтересовался не без ехидства, что брат делает, то огрёб с размаху по шее — так сильно и точно, что завалился на диван и от дальнейших вопросов решил воздержаться.
Но этим странности в общем–то исчерпывались.
* * *Августовский день был тихий и жаркий.
Пашка шагал по тамбовской улице, щурился на солнце и раздумывал о мороженом. Когда выбор слишком большой — то он становится сложным до офигения.
Чтобы избавиться от жары и подумать спокойно, мальчишка наугад свернул (Тамбов он знал так себе) в какую–то арку. И буквально вписался в троих парней, которые там курили.
— Э, ты чего?!
— Ну, куда прёшь?!
Акцент и внешний вид лучше всякого паспорта сообщали любому, что тут расслабляются моршанским табачком трое молодых представителей «угнетённой турками курдской диаспоры».
— Извините, — сказал Пашка, стараясь их обойти. Не тут–то было. Оскорблённая гордая кровь вскипела в жилах, и нахального русского мальчишку придержали за плечо.
— Э, стой, куда пошёл?
— Я извинился, — тихо сказал Пашка. — Что ещё?
И повернулся к державшему его…
…Секунды курду хватило, чтобы понять: сейчас он будет убит. Сначала он, потом — его приятели. Не избиты, нет — убиты. Все трое. Через миг — он, через другой — двое других.
— Нет, ничего… — поспешно сказал он, отпуская джинсу. — Это я так. Иди, брат, конечно.
— Как ты меня назвал, скот? — тихо спросил Пашка.
Все трое попятились. Повернулись. Побежали из–под арки…
…Дворик вывел на центральный рынок. Пашка долго шарахался среди лотков — злой и недовольный тем, что не состоялась драка. Мороженого уже не хотелось. Для успокоения он домотался до торговца–азербайджанца, требуя у него указать, где выращены дыни — в Умбаре или в Гондоре? Азербайджанец долго терпел, потом сказал: «В Мордорэ, э?!» — и Пашка засмеялся. Азербайджанец засмеялся тоже и добавил: «Эслы кыныжкы нужны — туда иди, да?!» — и махнул рукой.
Вообще–то Пашка не собирался покупать никакие книги. Но эта мысль его неожиданно увлекла — он двинулся в указанном направлении.
Времена, когда в Тамбове массово торговали книгами с улицы, давно прошли. Сперва торговцев вытеснили с центральной площади на рынок, а там — в дальний угол. А потом и вовсе они отступили под натиском многочисленных супербукмаркетов, в которых Пашка почти никогда ничего не покупал — слишком большой выбор, слишком много мусора. Но кое–кто ещё торговал — так, потому, что не мог бросить этого занятия.
Пашка всё–таки купил мороженого, шёл вдоль рядов, лизал верхушку рожка и…
— Сколько стоит эта?
Седой длинноволосый старик–полубомж в потёртой серой куртке — бесформенной и мятой — поднял на подростка с мороженым глаза в красных прожилках. Отставил ополовиненную бутылку пива.
— Полтинник, — сказал он хрипло.
— Покупаю, — Гарав отложил потёртую книгу с надписью «Мир Толкиена. Энциклопедия.» на когда–то глянцевой обложке и полез в сумку на бедре.
* * *…Она началась, когда Пашка устроился с ногами на диване и хотел приступить к изучению книги — а телевизором пощёлкал так, для проформы…
…Это была передача по каналу «Культура». Про какие–то древности, фальсификации, клады, находки… Вообще–то Пашка любил смотреть такие, потому и включил. Но сейчас — просто таращился в экран, не в силах заставить себя следить за действием.
— …временами подделки просто поражают своей детской наивностью, — говорил тем временем почтенный учёный муж, с иронией поглядывая на ведущего. — Это связано ещё и с доступностью информации широкой публике — каждый, нахватавшийся определённых — не знаний, нет! — сведений, считает, что может — в благих целях, разумеется — фальсифицировать историю. Вот например, — он вынул из папки перед собой металлическую пластину, — эта гравюра якобы найдена археологами–энтузиастами на Гебридских островах чуть ли не в слоях, соответствующих 30–40 тысячам лет до нашей эры, — учёный позволил себе посмеяться.
— А что тут не так? — радостно–тупо уточнил ведущий. Учёный вздохнул:
— Ну хотя бы просто то, что в те времена не умели обрабатывать металлы. Гравюра на золоте. Это первое. Второе — стиль изображения, такого мастерства человечество достигло веку к шестнадцатому, никак не ранее. Ну нелепость, откровенная нелепость, мало того, что наивно сделанная, ещё и наивно поданная…
— А что там изображено, — снова оживился ведущий, — думаю, нашим зрителям было бы всё–таки интересно, так сказать, познакомиться…
— Да ничего особенного, жанровая сценка, — учёный повернул пластину, — юноша и девушка у очага. Ещё одна нелепость, незнание истории костюма — тут смесь костюмов нескольких эпох и народов…
