Олег Верещагин - Garaf
— Блин, больно, — сказал он по–русски. — От стрелы, пушенной без чести…
Вторая стрела ударила в живот. Мальчишка молча вздрогнул всем телом, не выпуская знамени. Третья — скользнула по нагруднику в сторону; лучник не успел натянуть тетиву как следует, потому что как раз в этот момент добежавший до него Эйнор сделал из одного холмовика двоих и зарубил ещё троих раньше, чем в окровавленную воду рухнуло то, что осталось от неудачливого лучника.
И тогда грозные Дети Волка… побежали.
Они бежали и не могли остановиться перед тем ужасом, который гнал их. Ещё метался стяг, ещё что–то кричал тан — пока бегущие не затоптали и стяг, и его самого в стремлении скорей добраться до берега — подальше от алых сверкающих мечей…
…Кардоланцы сбили смешавшегося врага в сторону от брода — на глубину. Вопли тонущих и уносимых Сероструем смешались с мольбами о пощаде тех, кто бросал оружие и пытался спастись, падая на колени на мелководье. Кардоланцы молча рубили всех — и сдающихся, и пытающихся тщетно сопротивляться; из кардоланцев больше никто не кричал.
Они рубили.
Рубили.
Рубили.
Рубили молча, и багровые клинки с треском и свистом разбрызгивали вокруг красивое алое кружево…
…Гарав навалился всем телом на знамя, глубже всаживая древко в речной песок, чтобы оно стояло, когда он сам упадёт. Боль оказалась милосердной — недолгой, и теперь она отступила, оставив только лёгкое онемение и быстро распространяющийся по телу холод. Не жгучий, не зимний, а спокойный, плотный…
Фередир успел подхватить падающего друга. Он отстал от воинов, не боясь, что не успеет в битву, что его назовут трусом — это всё было неважно. Важным оставалось только то, чтобы Гарав не упал в воду и не захлебнулся; Фередир успел. Он бросил меч, бросил щит и теперь волок тяжёлое тело на сухое место, вспенивая воду ногами и что–то бормоча, что–то не совсем понятное самому…
Гарав продолжал дышать кровью, теперь она текла из носа, и из улыбающегося рта. Фередир сморгнул — нет, не привиделось, Гарав улыбался.
Глядел на знамя над берегом — и улыбался.
* * *— Он не умрёт! — заорал Фередир. Лицо артедайнского лекаря было почти равнодушным; вытирая руки поданным учеником чистым куском полотна, он совершенно спокойно отозвался:
— Не кричи, оруженосец. Тут много раненых, и им нужен покой.
— Вылечи его, старик, — голос Фередира стал угрожающим. Седые брови лекаря чуть дёрнулись, он повернулся и пошёл в шатёр.
— А… ты… — задохнулся Фередир и рванулся следом, хватаясь за кинжал. Но железные пальцы Эйнора замкнули запястье в стальной обруч. — Пусти! — прорычал Фередир и — впервые в жизни — замахнулся на своего рыцаря левой рукой — кулаком.
Эйнор не стал уклоняться, не стал защищаться — и рука Фередира упала. Оруженосец заморгал, уткнулся в грудь рыцарю и заплакал — тихо и безутешно. Проходившие мимо люди смотрели мельком и безучастно — не один мужчина сегодня плачет. Эйнор прижал оруженосца к себе — молча и крепко.
— Почему?! — простонал Фередир. — Я хотел, чтобы мы вместе съездили ко мне домой… ты бы ведь отпустил?.. Чтобы искупались в море… я бы показал ему коней из нашего табуна… и поля вокруг хутора… и познакомил бы с матерью… и… и… — голос Фередира опять оборвался рыданием. — Почему?! За что?! Несправедливо! — Фередир захлебнулся.
Эйнор не знал, что сказать, что ответить. Как утешить, если на твоих глазах умирает друг — и ничего нельзя сделать?!
— Я пойду к нему, — хмуро сказал Фередир, оттолкнувшись. — Может быть… ему будет легче умирать.
— Я тоже пойду, — кивнул Эйнор…
…Гарав лежал на животе в углу шатра, рядом с другими умирающими. На животе, голый до пояса. Стрелу срезали и вытащили, сине–чёрная рана не кровоточила, только вспухла валиком. Эйнор понял, что кровь уходит внутрь, в этом всё дело.
Фередир встал на колени слева от друга и взял в свои ладони вялую руку — цвета мрамора. Испуганно посмотрел на Эйнора, шевельнул губами, ссутулился — плечи опять затряслись. Эйнор сел с другой стороны. Прислушался и ничего не услышал — лишь заметил после внимательного осмотра, как еле–еле шевелятся у носа Гарава ворсинки на покрывале. Редко–редко. Оруженосец еле дышал. И каждый вдох мог стать последним.
— Сколько он проживёт, лекарь? — спросил Эйнор негромко у проходившего мимо старика. Тот приостановился, посмотрел на всех троих, помедлил. Сказал негромко:
— Ещё несколько часов. Не волнуйся, рыцарь, он не мучается.
И прошёл дальше.
«Не мучается, — подумал Эйнор, глядя в затылок Гараву. — И что, это всё?»
Он много раз видел, как умирают люди. Разного возраста. Разных народов. Были среди тех, кто умер, и его друзья. Но сейчас — как–то особенно больно. Словно стрела засела под сердцем и нельзя вздохнуть. Странный он был, Гарав. Весёлый и грустный. Смелый… а сколько раз он трусил… чтобы тут же преодолеть свой страх.
«Он ни с какого не с востока, — отчётливо понял Эйнор. — А откуда — уже не спросишь теперь… О Эру… никогда ты не слышал от меня ни слова просьбы. Теперь слушай — я буду просить тебя, Вечный. Попроси своего верного и непреклонного Намо, чтобы он отпустил Гарава на его родину, где он прожил так мало. Я знаю, нам, людям, не дано такого и наш дар — уход из мира навечно… но пусть будет так хотя бы раз.»
Фередир перестал плакать. Он сидел по другую сторону Гарава и не выпускал его руку.
Словно резкими порывом тёплого ветра отбросило в сторону полог у входа. Обернулись все, кто был в шатре — даже раненые, что были в сознании, приподнялись или повернулись в ту сторону.
Вошедшие — двое — были эльфы. Переливчатые плащи украшали гербы Раздола, снизу их оттопыривал длинные мечи, мерцали длинные кольчуги. Волосы — тёмные у одного, золотистые у другого — стягивали тонкие серебряные обручи. Высокие сапоги покрывала грязь.
Эйнор встал. Фередир поднял на эльфов глаза и закусил губу.
— Приветствую тебя, Глорфиндэйл из Дома Элронда… — тихо сказал Эйнор, склоняя голову.
— Приветствую тебя, Эйнор сын Иолфа, — пальцы эльфа сжали локти рыцаря. — Мы ищем твоего оруженосца.
— Ме… ня? — Фередир привстал.
— Нет, — покачал головой эльфийский полководец. И наклонился над Гаравом. — Его.
— Он умирает, — хрипло сказал Фередир, следя за движениями эльфа с недоверием и опаской. — Его уже не спасти.
— Попытаться никогда не поздно, — Глорфиндэйл выпрямился. Посмотрел на Фередира, который всё это время стоял неподвижно, с каменным лицом. — MaquetnК аnarinya, iellnya Melet…[130] — еле слышно и странно прозвучали слова древнего Квэнья.