Ксения Медведевич - Ястреб халифа
А когда юная красавица оторвала взгляд прелестных глаз от книги и возгласила: «Об удовлетворенности», вперед выступил молодой Мунзир ибн Хакам из племени Курайш — тот самый, кого Тарик помиловал под стенами Беникассима, даровав юноше жизнь в благодарность за стихи, тронувшие холодное нерегильское сердце. И слава рода Курайш сказал такие стихи:
Мне говорят: «Она далеко», но всей моей душою пленной
Твержу: «В одно и то же время мы с ней живем в одной Вселенной.
Одно и то же солнце всходит над нами утренней порою
И нам дорогу освещает, сияя славой неизменной.
Лишь день единственный в дороге, и я бы с нею повстречался,
Так что считаю нашу близость я совершенно несомненной.
У нас одна и та же вера, один и тот же Бог над нами,
И сочетает нас Всевышний своею властью сокровенной.»[67]
И, видно, Всевышний распорядился так, чтобы сказанное юношей снова разбередило сердце самийа.
Когда отзвучали бейты, сидевшая за занавесом Айша прижала веер к губам — стихи отозвались мучительной болью и в ней самой. «У нас одна и та же вера, один и тот же Бог над нами, и сочетает нас Всевышний…» — что может быть страшнее, когда любящие разлучены и в этом? Она смертная, он сумеречник, она ашшаритка, он язычник, — их пути пересеклись в этой жизни, но навеки разойдутся в посмертии…
Не удивительно, что Тарег, видно, испытал то же самое. Коснувшись его разума, Айша дотронулась до боли, и горечи, и яркой белой ярости — нерегиль проклинал судьбу и — о ужас! — Всевышнего, разлучившего их если не в жизни, то в смерти.
Испугавшись такого гнева, Айша едва ли ужаснулась больше, когда объявили — «О единении», и слово — среди перешептываний и переглядываний — взял Тарег. И прочел:
Говорил мне собеседник, вопрошавший беспристрастно:
«Сколько прожил ты на свете? Годы мчатся не напрасно!»
Я сказал: «Одно мгновенье, лишь мгновение, не больше,
Остывающее сердце в этом с разумом согласно».
Он воскликнул: «Что я слышу? Объяснись без промедленья!
Я своим ушам не верю! То, что ты сказал, ужасно!»
Я в ответ: «Поцеловал я госпожу мою однажды,
Нарушая все запреты; это было так опасно!
Я прошу тебя: поверь мне! Хоть с тех пор я прожил годы,
Жил я только в то мгновенье, и оно одно прекрасно!»[68]
Стихи вызвали бурю восторгов, и заслуживали всяческого восхищения, вот только…
— …ты не должен так открываться перед людьми, о хабиби…
Садясь с ней рядом, он снял через голову перевязь и горько ответил:
— Ты не единственная, кто призвал меня сегодня вечером к осторожности.
Айша в ужасе вскинулась. Тарег молча передал ей записку: хорошим почерком в ней было выведено:
«И сделалось для меня достоверно, что Ахмад ибн Фатх обнажил голову, и показал лицо, и сбросил повод, и открыл свои черты, и засучил рукава, и направился в сторону страсти. И стал он предметом рассказа сказочников, и сообщали о нем вестовщики, и передавали молву о нем по странам, и потекла повесть его по земле, неся с собой удивление, и не достиг Ахмад этим ничего, кроме снятия покрова, и разглашения тайны, и распространения дурной молвы».
— Что это? — тихо спросила Айша, пытаясь унять дрожь в руках.
— Предостережение Исхака ибн Хальдуна, — тихо ответил Тарег, забрал записку и поднес ее к огоньку свечи.
Тонкая полоска бумаги мгновенно вспыхнула и прогорела в серую невесомую ленточку, на которой еще можно было различить узорные строчки ашшаритской вязи. Нерегиль разжал пальцы, и она рассыпалась легчайшими хлопьями пепла.
— Цитата из главы «О разглашении», рассказ о нескромности любящего, — пробормотала Айша.
— Я ответил строчками из главы «О доносчике», — усмехнулся Тарег. — «Берегитесь убивающего троих: доносящего, того, кому доносят, и того, о ком доносят».
— Это слова Благословенного, о хабиби, — отозвалась Айша. — Очень известный хадис.
Тарег лишь дернул плечом.
— Может, тебе взять наложницу? Лучше даже двух… Это бы вызвало пересуды и надолго отвлекло всех, — задумчиво проговорила она. — Говорят, в дом Бараката аль-Фариса привезли несколько юных сумеречниц из Айютайа…
Нерегиль оказался у дверей в одно мгновение. Айша успела лишь метнуться и повиснуть на его запястье:
— Прости, прости меня глупую… Нет! Не уходи, прости меня, ну пожалуйста, прости…
Скрипнув зубами, Тарег вернулся на ковер, расстеленный перед глядящим в головокружительную глубину нижних садов мирадором. Айша принялась целовать ему пальцы и запястье, другой рукой пытаясь распутать тугой узел на его поясе. Но он все злился, забирал руки, отталкивал ее ладони и шипел:
— А ты заведи себе евнуха поогромнее, это тоже вызовет пересуды, вся столица об этом будет говорить, и ибн Хальдуна это вполне устроит, правда?..
— Ну прости же, хабиби, ну у нас все не так, как у вас, ну я же знаю, что ты любишь только меня, и буду знать это, а наложница — она ведь… Ай, нет! Нет!
Айша проволоклась за ним несколько шагов, всем телом оттягивая кисть руки. Но Тарегу кинтар с небольшим ее веса были как перышко — нерегиль поднимал ее одной рукой и сажал на плечо безо всяких усилий.
— Не пущу, не пущу, не пущу! Ну не злись же, пожалуйста! Я не виновата, что у нас все не так, как у вас!
— А у меня все так, как есть, и никак иначе! — рычал он в ответ, стряхивая ее цепляющиеся руки.
Айша хватала его за пальцы, за запястья, а он снова выдергивал их и отбивался, шипя и ругаясь:
— Если ты еще раз, еще хотя бы раз предложишь мне эту мерзость, я никогда, слышишь, никогда больше, ни ногой, никогда к тебе не приду больше! Понятно, нет?!..
— Тихо-тихо-тихо, не кричи, понятно, мне все понятно, ну все, ну не злись, прости меня, я сглупила, сглупила, все, больше не буду, о хабиби, какой же ты у меня свирепый…
Айше снова удалось затащить его обратно на ковер, и снова она принялась покусывать ему кончики пальцев, и нащупывать пуговицы высокого ворота, и наконец он позволил поцеловать себя в угол рта, а потом в нижнюю губу, и ей удалось заполучить его правую ладонь под ворот платья, и та стала мягко сползать вниз, к груди, к ждущему напряженному соску…
— … сколько же у вас пуговиц на этой фараджийе, — мурлыкала она, трудолюбиво расстегивая их уже над самым поясом.
А пальцы оскальзывались и не справлялись с мелкими петлями, потому что он запустил левую руку в ее волосы на затылке и перебирал там длинными пальцами, надавливая то за ухом, то у основания шеи, заставляя откидывать голову и постанывать…
