Ксения Медведевич - Ястреб халифа
Из беседки вылетела на траву охапка невесомого зеленого шелка — вай, горе мне старой, ахнула Махтуба, но теперь уж ничего не поправить: если уж она забыла повесить занавеску на входе, то про нее уж точно никто больше не вспомнит. Впрочем, это господам явно не помешало раздеться, судя по цвету шелка, а и хорошо, что разделись, меньше слугам мороки, потому что о прошлом разе они оба опрокинулись в пруд в чем были, господин в парадном кафтане, а госпожа аж в четырех платьях, да каких нежных, ни одно не выжило после такого, шелк купания не прощает, его отпаривать надо, и господин занимался женщиной прямо в воде, а в чем ей было потом возвращаться во дворец, платья-то мокрые из пруда, вот уж они набегались пока господа мутили воду как те две рыбы…
Из беседки вылетела сначала одна красная туфелька, потом, блестя каблучком и шитьем, другая.
— Ай!.. ай!.. ай!.. — сладко вскрикивала женщина.
— Ухх, — захихикал Самуха.
— Я тебе дам «ух», — спохватилась Махтуба и наподдала ему по затылку.
Хотела было наподдать Гассану, для порядку, но передумала.
— Все, нечего вам глазеть тут и уши развешивать, вот заведете себе по рабыне, будет вам «ух»…
Хихикая и подталкивая друг друга в бок, юноши пошли за поплывшей в прохладу внутренних покоев Махтубой. Покачивая необъятными бедрами, та шлепала босыми разбитыми ступнями с розовыми пятками, и окриками разгоняла жмущуюся по углам прислугу:
— Чего встали, чего сели, о ущербные разумом! Я что, видела новую землю в цветочных горшках, о Мехмет? Нет, я не видела там никакой земли, кроме старой прошлогодней пыли, о сын греха! А ты, Фируза, чего сидишь, чего ждешь? Что сейид и на тебя разохотится? Ушами и мордой не вышла ты, Фируза, больно круглое у тебя и то и другое на сумеречный вкус! И хватит вздыхать, марш готовить плов, они к ночи как пить дать проголодаются, и что вы будете делать, о ущербные, ущербные разумом, когда на вас выйдет голодный и злой сейид?
Смеясь и фыркая в рукава, невольники разбегались в разные стороны — чтобы потом снова возникнуть за спиной у черной мамушки с глупыми улыбками. Самуха вдруг задумался — обычно ему это было не свойственно:
— Эй, Гассан, а ведь паланкин госпожи ждет при дверях!
— Не, — помотал головой Гассан, — не ждет. Она верхом приехала, с одной доверенной невольницей. Видал ее?
— Кого? Сальму? Ага, видал, — тоскливо вздохнул Самуха, сразу почувствовав предательский прилив крови между ног. — Такая не для меня…
— Да ладно тебе, — беззаботно отмахнулся Гассан. — Скоро знаешь что будет? Халиф наградит господина за верную службу и отпустит, а сейид подхватит госпожу на седло — и фьюить! увезет ее в свои родные края!
— А ты почем знаешь? — удивился юный степняк.
— Госпожа за него походатайствует, — уверенно сообщил будущий правовед. — Иначе для них все может плохо обернуться: она же, как никак, мать эмира верующих, да умножит его дни Всевышний!
— Да кто их тронет? — отмахнулся пятерней степняк. — Ты на сейида посмотри — кому-то жить надоело, да?
— Ну, — замялся Гассан, — так-то оно так, но ведь госпожа — она мать нашего халифа…
— Ну и чего? — искренне удивился Самуха. — Самое время ей сейчас поразвлечься, пока молодая, но уже вдовая! Наши ханши, они бы… ух…
И заржал, почесывая бритую голову.
— У нас не так, дикарь ты эдакий, — сердито одернул его Гассан. — Мать халифа — она… она как… не знаю даже кто. Знаешь, как говорят: женщин у эмира верующих может быть сколько угодно, а мать — одна. Ей, вообще-то, не пристало…
— Много ты знаешь, чего пристало, а чего не пристало, — сердито бросила через плечо Махтуба и зашлепала по разноцветной плитке пола внутреннего дворика.
Босой Самуха наступил на раскалившиеся под солнцем изразцы и со стоном заплясал на пальцах под хохот прислуги. Черная мамушка, тем временем, сурово продолжила:
— Вот уж точно чего не пристало, так это осуждать господ, да будет милостив к ним обоим Всевышний.
И, обернувшись, мрачно смерила взглядом враз струсившего Гассана. Тот принялся оправдываться:
— А чего я-то, чего я-то, я ж о них думаю: виданное ли дело, чтобы мать халифа повторно замуж выходила? Нет, невиданное! Так что ж им, вечно от людей прятаться? Да и не смогут они — разговоры пойдут, сплетни, а тогда уж я даже и не знаю, чем дело кончится… Вот я и говорю: один им путь — прочь отсюда, к сейиду на родину либо еще куда в Сумерки!
Махтуба лишь отмахнулась:
— Все-то ты загадываешь! Начертал калам как судил Всевышний, что тут загадывать…
И решительно поплыла дальше, огромная, как лодка на Тиджре во время Праздника Жертвоприношения.
— А мы куда денемся? — растерянно почесал в затылке наконец добравшийся до прохладного деревянного пола Самуха.
— Я сумеречников боюсь, — рассудительно сказал Гассан. — И отсюда никуда не поеду.
Степняк завистливо вздохнул:
— Тебе-то чего! Ты ученый теперь, учиться будешь в медресе, должность получишь, много денег заработаешь, женишься совсем скоро!
На Гассана теперь все смотрели по-новому: мало того, что он выдержал вступительное испытание, так третьего дня от главного кади забежал посыльный со словами — все, готова вольная, платите, мол, пошлину и забирайте. Махтуба посмотрела-посмотрела в сторону закрытых дверей в сад, за которыми маячила неподвижная и белая как призрак фигурка хозяина, и вытряхнула из шкатулки сбережения — все тридцать пять динаров. Еще пять золотых наскребли по поясам и башмакам другие невольники, и теперь со вчерашнего дня Гассан, до сих пор не веря в свою удачу, обретался в «правовом положении», как мудрено выражался сейид, свободного верующего ашшарита — и к тому же ученика медресе Мустансирийа.
Однако в ответ на вздыхания Самухи Гассан не остался в долгу и поддал тому локтем в бок:
— А ты-то небось спишь и видишь, как на Хорасан пойдешь, там девушки, говорят, ух какие красивые!
Самуха заржал:
— Нее!
— Чего не, главно дело! Возьмем, к примеру, Балх какой-нибудь, так все харимы наши будут!
— Неее, я дурак, конечно, но воинское Уложение о наказаниях прочел! За чужой харим сейид меня вешать будет, а я не хочу!
И тут Махтуба крикнула им из соседней комнаты:
— Ну будет языки чесать! Хорасан, Хорасан! Чего не видели вы в том Хорасане! Харимов им захотелось! Под носом бы лучше посмотрели, горе-вояки, а то вы и в самом деле довоюетесь, пожалуй, до виселицы, да помилует нас Всевышний! Ты, Самуха, как есть готовый висельник, ну а ты, Гассан, ты бы послушал умных людей, я вот прекрасно помню, как говаривал старый господин Яхья ибн Сабайх, да будет доволен им Всевышний: ничто так не отвращает, как мужество в человеке, для воинских дел не предназначенном, да! Куда тебе походничать, Гассан, скажи мне на милость, а?