Р. Бэккер - Воин кровавых времен
«Куда ты меня ведешь?»
«Это больше меня».
Келлхус бросил ее бурдюк.
«Ты первая», — сказали его глаза, и его взгляд был подобен воде — подобен жизни.
Эсменет обожгла ноги об гравий. Ее волосы слиплись от пыли. Ее губы потрескались от солнца. При каждом вздохе ей казалось, будто в груди и горле у нее горящая шерсть. А потом, вопреки ожиданию смерти, они пришли в прекрасный зеленый край. В Энатпанею. Спотыкаясь, они спустились в речную долину, в тень странных ив. Пока Серве спала, Келлхус раздел Эсменет и отнес ее к прозрачным водам. Он искупал ее, смыл бархатную пыль с ее кожи.
«Ты моя жена, — сказал он. — Ты, Эсми…»
Эсменет моргнула, и солнце заиграло на ее слипшихся от воды ресницах.
«Мы перешли пустыню», — сказал он.
«И я, — подумала Эсменет, — твоя жена».
Келлхус рассмеялся, прикоснулся к ее лицу — словно бы смущенно, — а она поймала и поцеловала его окруженную сиянием руку… С соломенных завитков его волос стекала вода, а борода сделалась коричневой — цвета засохшей крови.
Келлхус построил для Серве шалаш из камней и веток. Он наловил силками кроликов, накопал клубней и развел костер. Некоторое время казалось, будто в живых остались лишь они — не только из всего Священного воинства, а из всего человечества. Одни они разговаривали. Одни они смотрели и понимали, что они видели. Одни они занимались любовью, одни во всех землях, во всем свете. Казалось, будто все страсти, все знание находится здесь, звеня в одной предпоследней ноте. Это чувство невозможно было ни объяснить, ни постичь. Это не было похоже на цветок. Это не было похоже на беззаботный детский смех.
Они стали мерой всего… Абсолютной.
Безусловной. Когда они занимались любовью в реке, казалось, будто они освящают море. «Ты, Эсменет, моя жена». Пылая, погрузиться в чистые воды — друг в друга… Скрепляющая боль.
Эсменет никогда не смела спросить об этом, и не потому, что боялась ответа. Она боялась того, во что этот ответ превратит ее жизнь.
«Никуда. Ни к чему хорошему».
Но теперь, после пустыни, после вод Энатпанеи, Эсменет знала ответ. Всякий раз в своей прошлой жизни, когда она ложилась с мужчиной, она делала это ради него. Всякий грех, который она совершала, она совершала ради него. Всякая миска, которую она разбила. Всякое сердце, которое она задела. Даже Мимара. Даже Ахкеймион. Сама того не зная, Эсменет всю жизнь жила ради него — ради Анасуримбора Келлхуса.
Тоска по его состраданию. Несбыточная мечта о его откровении. Грех, который он может простить. Падение — чтобы он мог возвысить ее. Он был истоком. Он был предназначением. Он был, и был с ней!
Здесь!
Это было безумно, невероятно, но это было правдой.
Когда Эсменет пришла в голову эта мысль, она только и сумела, что рассмеяться от радостного изумления. Святое всегда казалось таким далеким, словно лица королей и императоров на монетах, которыми она желала обладать. До встречи с Келлхусом она ничего не знала о святом, кроме того, что оно каким-то образом всегда отыскивало ее в глубине невзгод и унижений. Оно, подобно отцу Эсменет, приходило в глухой ночи, нашептывая угрозы, требуя подчинения, обещая утешение, но давая лишь бесконечный ужас и позор.
Как же она могла не ненавидеть святое? Как она могла не бояться его?
Она была проституткой в Сумне, а быть проституткой в священном городе — это вам не жук начхал. Некоторые ее товарки в шутку называли себя «ворами у врат на Небеса». Они постоянно обменивались насмешливыми историями про паломников, которые так часто плакали в их объятиях. «Они все это? затевают ради того, чтобы увидеть Бивень, — язвительно заметила однажды старая Пирата, — а заканчивают тем, что показывают его!»
И Эсменет смеялась вместе с остальными, хоть и знала, что паломники плачут оттого, что потерпели неудачу, оттого, что пожертвовали урожаем, сбережениями и обществом близких людей, чтобы попасть в Сумну. Ни один человек из низших каст не был настолько глуп, чтобы стремиться к богатству или радости — мир для этого слишком непостоянен и своенравен. Им оставалось лишь спасение, святость. Вот и Эсменет выставляла ноги в окно, подобно спятившим прокаженным, которые из одной лишь злобы набрасывались на здоровых.
Какой далекой теперь казалась та женщина. Каким близким — Святое…
Серве кричала и подвывала; от мучительной боли, терзающей чрево, все ее тело сотрясала дрожь.
Кианка издала одобрительный возглас, состроила гримасу и улыбнулась. Серве откинулась на колени к Эсменет, тяжело дыша, глядя безумным взором, крича. Эсменет смотрела, затаив дыхание; тело ее занемело от изумления, а мысли смешались оттого, что чудесное столь тесно и неразрывно смешивалось с обыденным.
— Хеба серисса! — воскликнула кианка. — Хеба серисса! Ребенок сделал первый вдох и подал голос в первой, плаксивой мольбе.
Эсменет смотрела на новорожденного и понимала: вот результат, к которому привел ее отказ от воды. Она страдала, чтобы Серве могла пить, и вот теперь на свет появился этот вопящий младенец, сын Воина-Пророка.
Плача, Эсменет склонилась над Серве.
— Сын, Серча! У тебя сын! И он не синенький!
Серве улыбнулась, прикусив губу, всхлипнула и рассмеялась. Они обменялись мудрыми и радостными взглядами, которых не понял бы ни один мужчина, кроме Келлхуса.
Засмеявшись, Келлхус взял верещащего младенца из рук повитухи и принялся внимательно разглядывать его. Ребенок притих, и на миг могло показаться, будто он, в свою очередь, тоже изучает отца с тем ошарашенным видом, какой бывает только у младенцев. Келлхус подставил ребенка под струю воды, смывая с его лица кровь и слизь. Когда тот снова загорланил, Келлхус издал возглас притворного изумления и с нежностью взглянул на Серве.
На миг — всего лишь на миг — Эсменет показалось, будто она слышит чей-то голос.
Келлхус передал ребенка Серве; та, не переставая плакать, принялась укачивать его. Внезапно Эсменет охватила печаль, укор чужой радости. Она встала и, не поднимая лица, не сказав ни слова, стремительно вышла из шатра.
Снаружи воины из Сотни Столпов, священные телохранители Келлхуса, посмотрели на нее с окаменевшими от тревоги лицами, но не сделали попытки ее остановить. Все так же безмолвно Эсменет прошла между самодельными укрытиями, но далеко отходить не стала, понимая, что тогда ее непременно побеспокоит какой-нибудь взволнованный последователь. Заудуньяни, верные, постоянно охраняли периметр лагеря, как от своих же товарищей, Людей Бивня, так и от язычников.
Вот и еще одна перемена, порожденная пустыней…
Дождь прекратился, но отовсюду капало и воздух был прохладным. Тучи разошлись, и Эсменет увидела Небесный Гвоздь — словно сверкающий пупок между разошедшимися полами шерстяного одеяния. Если поднять голову и смотреть только на Гвоздь, можно вообразить себя где угодно — в Сумне, в Шайгеке, в пустыне или в одном из колдовских Снов Ахкеймиона. Эсменет подумала, что Небесный Гвоздь — единственная вещь, для которой не имеет значения ни «где», ни «когда».
