Андрей Валентинов - Рубеж
Потом, все потом! Жива! Она жива!
..И вновь Черная Птица парила по холодному небу, и хохотал Месяц-Володимир, и ледяные звезды мерцали недобрым стылым огнем. Она была одна — под пустым черным небосводом. Денница! Где ты? Хотела позвать, окликнуть, но речь отнялась. Вместо слов — вопль, отчаянный, хриплый.
И тогда Черная Птица закричала. Громко, из последних сил. Но не было ответа. Небо молчало.
— Даже странно, господин наместник! При ее ранах… травмах… повреждениях, госпожа удивительно быстро выздоравливает. Ведь подумайте только, эти изуверы давали ей, видите ли, сонное зелье. Да этим, извините, зельем можно дюжину воинов навечно усыпить! Чудо, да и только! Конечно, как человек науки, я в такое верить не могу, но — сами видите. Спасибо, господин наместник, спасибо, это очень щедро. Да-да, в любой момент, в любой момент к вашим услугам!
Лекаря Ярина узнала сразу. А вот господин наместник…
Ой, интересно!
Привстала, тронула полог.
Открыть?
— Э-э, да ты не спишь, Ярина Логиновна! Славно! Дрогнула рука. Дрогнула, похолодела. Нет! Нет! Нет!!!
— Все вон! Вон, говорю, песья кровь!.. Ну-ка, ну-ка, поглядим! Все еще не веря, надеясь на чудо, на совпадение невозможное, замерла сотникова, в перину вжалась. И камнем показалась ей та перина. Огромная лапища отдернула полог.
— То гратулюю панну Загаржецку!
Весело глядел пан Мацапура-Коложанский, крутил черный ус.
Видать, и вправду рад был!
Логин Загаржецкий, сотник валковский
То ли седло жесткое попалось, то ли горелки перед сном перебрал…
Так ведь нет!
Почитай сорок лет в походы ходил, спал, щекой к седлу прижавшись, — и ничего. А о горелке и вспоминать грешно — всего-то и хлебнул глотка Два, кулеш запить. Иной раз по кварте кружлять приходилось — и без всякого кулешу. Снилось после Хмельницких тех баталий, конечно, разное, но чтоб такое! И ладно бы, черти болотные или басаврюк красноглазый. Не удивился бы — не в родных Валках ночевничать выпало. Но ведь не черти привиделись, не басаврюк, и не Конячья Голова!
То есть поначалу все вроде бы понятно снилось, привычно. Горница, а в горнице той — все паны зацные да моцные, и он, сотник Логин, среди них. Только уже не сотник он и не полковник даже, а вроде как гетьман наказной.
И мала на столе. Карта то есть. Огромная, аж с краев свисает. Все ясно! Святому святое снится, а вояку старому, стало быть, война.
А что не сотник, а гетьман наказной, целому воинству голова, так даже приятно.
Вот только на плечах вместо жупана — ферязь зеленая немецкого сукна с «разговорами» из китайки. Ну точно как у стрельцов москальских! И цапка тяжелая к той ферязи винтом на самой груди привинчена. Красивая, а что на ней — не поймешь.
Ну, ничего! Сон все-таки!
Другое плохо. Знает Логин, что велят сейчас ему воинство на штурм вести — фортецию брать. Да не простую фортецию…
Ага, вот и велят уже. Стоит среди панов зацных, в такие точно ферязи наряженных, самый главный. И не гетьман даже, не король — выше.
Ампиратор!
Видом неказист, в сюртучке немецком колеру болотного, рука левая висит, сухая не иначе, в правой — люлька дымится.
И голос дивный. Не по-нашему говорит, и не по-москальски. Или все же по-москальски, только слова перекручивает?
И ведь что говорит? Велит, стало быть, фортецию некую взять, и не просто взять, а чтоб аккурат через две недели. Паны зацные по сторонам поглядывают — молчат. Знают (и Логин, гетьман наказной, знает), что через две недели, час в час, у того ампиратора праздник будет — день его ампираторского рождения. А чтобы в тот праздник слаще гулялось — бери фортецию, пан Загаржецкий! Геройствуй!
То есть даже не «пан», а как-то иначе. Да не это важно. И стоит у карты сотник, и думу думает. Но не о войне отчего-то, не о сикурсах и маневрах всяких, а о дочке своей, Яринке. Словно бы сама жизнь ее от его слова зависит. Даже удивился пан сотник во сне. Война войной, а с чего это ему за дочь родную волноваться-тревожиться? Ведь не в таборе черкасском она, а дома, в Валках…
То есть не в Валках, горемычная, не дома! Ну, так ведь сон! А паны в ферязях уже и подмигивать стали, чуть ли не рожи корчить: чего молчишь, мол? Соглашайся, пока жив, дурень старый! И ампиратор люльку на стол положил, глядит косо, глазами желтыми светит. Филин, не иначе!
И уж хотел согласиться пан Логин, каблуками щелкнуть, как вдруг рвануло сердце…
Словно в тот день далекий, как первый раз на шанцы турецкие идти довелось. Под Бендерами дело было, когда чуть не пропали без галушек да горелки. Эх, много на тех шанцах хлопцев справных полегло! Страшно было — но лишь в миг самый первый, а потом…
Рвануло ретивое!
Ударил кулаком сотник по столу, по карте расстеленной, аж гул по горнице пошел. Ударил — да заговорил. И дивно было в том сне пану Догину самого себя слушать. И где только таких слов набрался?
Про фортецию ту клятую, что на две сотни верст в ширину, а на полсотни в глубину растянулась-разлеглась (где ж такое видано?!), да про проволоку колючую-кусачую, и про то, что повозки железные, самострельные по дорогам не провести — нет там дорог!
Тьфу ты, слова какие!
И про мороз, на котором горелка киселем сизым становится, а корка хлеба — железом. И что после такого приступу лобового, бездумного поляжет в снегах не сотня, не две, а полторы сотни — тысяч.
Полягут — и зазря!
(Слушает сам себя сотник, слушает — не верит. Полторы сотни тысяч! Нет, видать мухи в ушах завелись, не бывает такого!)
Белеют лица панов в зеленых ферязях, желтым огнем горят глаза ампиратора-филина, и понимает сотник, что нет уже ему ходу назад, и что пропала его голова, и дочкина пропала, и родичей всех, каких сыщут…
И ведь сыщут, сыщут!
А все одно, не станет он, Логин Загаржецкий, хлопцев своих зазря гробить! Для того ли их матери рожали да на ноги ставили, для того ли их он учил науке военной? Ведь не для смерти учил — для победы! Лучше уж ему самому пропасть да дочку единую погубить, чем полстраны сиротами оставить за ради ампираторского праздника. Эх, пропадай голова, пропадай навек!
…И схватили под руки, и рванули железку, что на груди красуется, — с мясом, с нитками зелеными, и потащили коридором…
Эх, Яриночка-ясонька! Погубил я тебя! Вдругорядь погубил!
А как открыл глаза сотник, как увидел вновь небо серое, как перекрестился да горелки хлебнул, усы седые намочив, не знал даже — радоваться ли, что проснулся.
Фу ты, клятое место!
Встал сотник Логин, головой лобастой помотал, оглянулся.
Спят хлопцы, похрапывают, третий сон видят. Вон Шмалько, греховодник старый, вон и Бульбенко, и Свербигуз, и Гром-затейник. И Юдка проклятый тоже спит, сны свои жидовские переваривает!
