Глен Кук - Солдаты живут
— Ах да. Есть еще и ты, — отозвался я, бродя в поисках масла, чтобы заправить лампу Баладитая, — Еще не все потеряно. Но ничего и не найдено.
— Что? — пронзительно взвизгнула ворона. Я снова поразился тому, как она ухитряется разговаривать таким количеством голосов, используя для этого горло птицы.
— Доверие. — Я вспомнил времена, когда любая ее фраза пугала меня до полусмерти. И решил, что фамильярность порождает… нечто. Общение с ней уже стало для меня почти привычным. — С чего ты вообще решила, что я стану доверять тебе хоть в чем-то?
Мою храбрость подкрепляло сознание того, что она похоронена и пребывает в своеобразной коме.
— Шевитья не даст мне солгать.
Да, как же. Можете назвать меня циником, но я вбил себе в голову, что за все эти годы голем, возможно, вмешивался в нашу жизнь больше, чем Кина. И что его манипуляции невозможно отделить от происков богини. И вообще не исключено, что он такой же обманщик, какой становилась Кина, придумывая уловки для приближения конца света.
— Ну хорошо. Ты ведь дала мне слово, верно? И меня это устраивает. Богиня знает, что мы здесь? И что я задумал?
— Ее внимание обращено не на вас.
Девочки тем временем сменили меня, наполняя и зажигая лампы. Хорошие они девочки. Научились о себе заботиться и все делать самостоятельно. И еще они с уважением и восхищением наблюдали, как папочка работает. Или, во всяком случае, гадали, что это на меня нашло, раз я разговариваю с полудохлой на вид вороной. А та мне отвечает, словно разумная.
— Если научишься читать и писать на таглиосском, — сказал я Аркане, — то сама все поймешь, потому что сможешь прочесть Анналы.
— Нет уж, папуля, спасибо. Даже не старайся. Я сказала «нет» вчера, снова говорю сегодня и отвечу «нет» завтра. Потому что не собираюсь влезать в ваши отрядные дела глубже, чем уже залезла.
Суврин тоже так говорил, слово в слово. Попал он к нам в плен, а стал Капитаном Отряда.
— А на меня можешь даже не смотреть, — заявила Шукрат.
Про Шукрат я не думал. И не стану. А вот из Арканы, на мой взгляд, летописец мог бы получиться. Если она согласится попробовать. У нее подходящий характер, чтобы работать в команде.
— Ну, сезон вербовки закончен? — осведомилась ворона.
— Пока. — Я уставился в темноту, стараясь получше разглядеть голема. Света не хватало. Но демон вроде бы спал.
Или, во всяком случае, не проявлял к нам интереса. И это меня озадачило, потому что я пришел его освободить.
Я пожал плечами. Его безразличие мне не помешает.
Я отвел Гоблина на другой конец огромного зала, где восседал Шевитья, подальше от чужих ушей. Если бы я прихватил с собой лампу, то увидел бы, насколько точно пол в зале отображает все детали равнины за стенами крепости.
— Кина думает очень медленно, — повторил я для Гоблина основные выводы. — Поэтому нам нужно все сделать быстрее, чем она сообразит, что мы уже здесь, что мы собираемся нанести ей удар и что у нас есть оружие — достаточно мощное, чтобы ее прикончить. — Копье Одноглазого здесь постоянно мерцало. По нему проворно скользили ниточки света, складываясь в непредсказуемые узоры. Лезвия наконечника стонали, разрезая воздух. Казалось, копье чувствует, что его принесли домой.
Никто не смог бы спорить, что это копье — шедевр особого рода искусства. И никто не смог бы отрицать, что, создавая этот шедевр, Одноглазый достиг таких высот вдохновения, каких не видел за всю свою долгую, но довольно жалкую жизнь.
Многие из шедевров искусства попадают в ту же категорию: единственный триумф гения своего создателя.
— Как только мы доберемся до черной завесы поперек лестницы, она начнет осознавать опасность. И тебе придется действовать быстро. Разгонись как следует, чтобы вонзить в нее копье как можно глубже. Копье Страсти оказалось недостаточно мощным, чтобы ее убить. Но оно для этого и не предназначалось. Зато копье Одноглазого создано специально для богоубийства. Можешь его так и называть — Богоубийца. Сам знаешь. Ты ведь был рядом с ним почти все время, пока он над ним работал. А когда мы оказались в Хсиене, он только им и занимался.
Гоблин тоже там был. Но тот Гоблин был живым, а не духом, запертым в оболочке из плоти, которую он носил всю жизнь. И этот Гоблин как минимум часть своей псевдожизни был агентом того самого монстра, которого он же собирается убить. Или покалечить. Или хотя бы вывести из себя.
Сомнения принялись кружить вокруг меня подобно невидимым друзьям Тобо, но я продолжал говорить, объясняя снова и снова, почему именно он — единственный из нас, кто может нанести удар. И он счел мои доводы убедительными. Или же сам принял такое решение, а надежды и желания остальных для него уже ничего не значили.
Гоблин уселся на свой летательный столб.
Я подал свою леталку вперед, чтобы увидеть кончик его столба с именем прежнего владельца и еще раз убедиться, что точно знаю, на чьем столбе он сидит.
— Тогда полетели вниз, — сказал я, — Я полечу сразу за тобой. Твой столб настроен так, что вернется сам, если ты потеряешь сознание. — Гоблин это знал, потому что стоял рядом, когда Шукрат это проделывала. — Если у тебя ничего не получится, то я быстро подлечу к тебе, схвачу и вытащу обратно. Если хочешь, я прихвачу лишнюю сотню ярдов веревки и привяжу ее к твоим страховочным ремням, а конец обвяжу тебе вокруг пояса.
Гоблин взглянул на меня так, словно подумал: «Напрасно стараешься». Он уже настроил себя на самоубийственную миссию, убежденный, что лишь уничтожение собственной плоти избавит его от паразита и позволит обрести покой.
Всю эту чепуху я сочинял на ходу. Я не знал точно, чего на самом деле хочет Гоблин или чего надеется достичь в той фальшивой жизни, которую ему навязали. У меня не очень-то получалось угадывать мотивы его поступков, еще когда он был жив. Но единственное, что я знал наверняка, — он стал калекой. Для него работать без Одноглазого — все равно что без одной руки.
И он хотел уничтожить Кину. В этом я никогда не сомневался.
В результате нашего долгого и трудного спора я наконец-то с досадой уяснил, что Гоблина не очень-то интересует поддержка на тот случай, если у нас ничего не получится. А требовалась ему подстраховка, чтобы наверняка довести дело до конца, даже если он потерпит неудачу.
Сам не знаю, почему я потратил столько времени на выяснение и уточнение программы Гоблина. Наверное, потому, что я сосредоточился на идее, что все должно быть проделано именно так, как я хотел. А Гоблин мне почти все это уже говорил в разное время, когда у меня имелось настроение его спрашивать.
Поскольку сам я не намеревался идти на самопожертвование, мне было нелегко преодолеть свою циничную натуру — особенно по отношению к Гоблину, который всю жизнь привык потакать только своим желаниям.
