Барби. Часть 1 (СИ) - Соловьев Константин Анатольевич
Господин Лебендигерштейн был достаточно мудр, чтобы не отказывать своим покупательницам, здраво рассудив, что раз уж его бакалейная лавка волей Ада оказалась ближайшей к Малому Замку, в котором квартируют «батальерки», пытаться изгнать их не проще, чем изгнать мух со скотобойни. Оттого, не считая хмурых взглядом из-под бровей, вел он себя вполне учтиво и даже открыл в своей лавке изрядный кредит для «Сучьей Баталии». В обмен на это Вера Вариола закрывала глаза на амулеты, которыми он приторговывал из-под полы. Тем более, что амулеты эти были обыкновенно самого дрянного и никчемного свойства.
— Кислоты в прейскуранте не держим, — проворчал господин Лебендигерштейн, хмурясь еще более обычного. Из всех ведьм «Сучьей Баталии» сильнее всего он недолюбливал Барбароссу и всякий раз мрачнел, увидев ее на пороге, — У меня тут бакалейная лавка, а не алхимическая фабрика, извольте заметить…
— Значит, уксуса, — Барбаросса хлопнула по столу ладонью, — Половину шоппена, самого крепкого.
Лавочник как будто немного смягчился.
— Уксус имеется. Вам дистиллированного белого грюнбахского? Или яблочного, очищенного?
— Плевать, — резко отозвалась Барбаросса, — Чтоб проедал дюймовую доску насквозь.
— Извольте.
Господин Лебендигерштейн с удивительной для его отекшей фигуры грацией распахнул сундучок, не снабженный никакими надписями, и водрузил на прилавок склянку с прозрачной, немного отдающей желтизной, жидкостью.
— Три гроша с вас, значит, или шесть крейцеров, это уж как угодно.
Барбаросса взвесила склянку в руке. Жидкость внутри не выглядела особо внушительно, но надпись vinaigre на этикетке в сочетании с алхимическим крестом, снабженным четырьмя точками, позволяла надеяться, что внутри не трижды разбавленная виноградная водица. Да и остерегся бы этот барышник обманывать ведьму. Сойдет.
— Три гроша, госпожа ведьма, — брови господина Лебендигерштейна опасно сдвинулись, когда Барбаросса, взяв склянку, отсалютовала ему на прощание, направляясь к выходу, — Я попросил бы вас…
— Считай, дешево отделался, — буркнула Барбаросса на ходу, — Или мне поведать городскому магистрату о тех славных жабьих гробиках, что ты продал на прошлой неделе? Сколько ты успел сбыть? Полдюжины?
Господин Лебендигерштейн стиснул кулаки, каждый из которых мог своим размером сойти за мускусную дыню. Видно, уже жалел, что так опрометчиво выложил свой товар прежде чем покупательница отсчитает монеты. Некоторых тугодумов даже жизнь в Броккенбурге ничему не учит…
— Каких еще жабьих…
— Маленькая шкатулка с дохлой сухой жабой внутри, — спокойно пояснила Барбаросса, — Ее закапывают под крыльцом у недруга, чтобы забрать его удачу. Ходкий товар, а? Ты покупаешь их у школярок из Шабаша по грошу за штуку, а за сколько сбываешь своим приятелям-барышникам? Бьюсь об заклад, по талеру, а то и по два.
Рыхлая румяная кожа над воротником господина Лебендигерштейна немного побледнела.
— Не вполне понимаю вас, госпо…
— Школярки не умеют делать хороших амулетов, — усмехнулась Барбаросса, — На то они и школярки. Зато они отлично знают, как сыграть над доверчивым болваном злую шутку, этому их учат с первого дня. То, что ты принимал за сушеных жаб, на самом деле мелкие адские духи из свиты владыки Туароса, которых они ловят у реки на кусочки гнилого сыра. Днем они выглядят как кусок сухой херни, зато ночью пробуждаются и выходят на охоту. Пусть они невелики размером, зато аппетит у них отменный. Они проникают в дома к спящим и, усыпляя их своими чарами, обгладывают до костей. Особенно они любят домашних птиц и маленьких детей. Так сколько шкатулок ты успел продать?..
Господин Лебендигерштейн стиснул зубы.
— Доброго вам дня, госпожа ведьма, покорно прошу заглядывать почаще.
Барбаросса ухмыльнулась, однако не испытала при этом душевной радости. Лавочников принято считать трусливым народом, не склонным рисковать своей шкурой, но когда речь заходит о выручке, каждый из этих толстожопых ублюдков способен проявить больше отваги, чем пикинеры Валленштайна в обугленных рассыпающихся от жара доспехах, заживо сгорающие под испепеляющими струями адского огня. Она не сомневалась, что в конце месяца злосчастный шоппен уксуса будет заботливо вписан рукой господина Лебендигерштейна в счет, что он выставит «Сучьей Баталии». Как не сомневалась и в том, что обнаружив это, Гаста заверещит так, точно в жопу вогнали сучковатое полено — и, докопавшись до правды, устроит сестрице Барби чертовски хорошую выволочку…
Плевать, подумала Барбаросса, закрывая за собой дверь бакалейной лавки. Если я переживу следующие шесть часов, мне уже будет похер на все угрозы рыжей суки и все кары, что она только сможет себе вообразить…
— Не шесть! Куда меньше! — проскрежетал гомункул ей на ухо, — Ты тратишь наше время, ведьма! Так щедро, словно это украденные тобой монеты, которые можно спустить в трактире!
Дьявол. Она не привыкла думать, пряча свои мысли от существа, которое сидит в мешке у нее за спиной. Возможно… Барбаросса вздохнула. Возможно, ей придется пересмотреть многие свои привычки.
— Заткнись, выблядыш! — огрызнулась она в сердцах, — Если ты так ценишь каждую минуту, могу швырнуть тебя прямо в банке в ближайший колодец. Будь уверен, сидя на дне ты обретешь дохера времени для размышлений!
Гомункул клацнул зубами. Забавно, у него и зубов-то, насколько помнила Барбаросса, не имелось, однако звук был сымитирован неплохо — не отличить от настоящего.
— Простите, ваше ведьминское величество, — пробормотал он скрипуче, — Ваш покорный слуга всего лишь осмелился вам напомнить, что запас нашего с вами времени немного ограничен. Если вы станете размениваться на пустяки, бегать по лавкам невесть зачем, не успеете спохватится, как Цинтанаккар начнет обгладывать вам пятки. Ох, простите, пожалуйста. Чем еще вам угодно заняться в этот прекрасный вечер? Выпить вина, может быть? Потанцевать? Поискать вшей у себя на лобке?
— Потерпи немного, — пообещала Барбаросса сквозь зубы, — Скоро узнаешь…
Пустырь за мастерской шорника вполне отвечал ее планам. Днем это было не самое уединенное место в Броккенбурге, здесь часто ошивались здешние подмастерья, непоседливые мальчишки, изнывающие от безделья, цедящие украденное у своих хозяев вино или познающие первые в своей жизни уроки мужеложества в окрестных кустах. Но сейчас… Барбаросса улыбнулась, убедившись, что пустырь в полном ее распоряжении. Сейчас это место принадлежало ей одной, если не считать злого броккенбургского ветра, фамильярно похлопывающего ее по спине и норовящего забраться под распахнутый дублет.
— Решила передохнуть? — язвительно осведомился из мешка гомункул, ощутив, что она остановилась, — Не стесняйся, устраивайся поудобнее. Сними башмаки, расслабься…
Груда поросших дымянкой и метлицей валунов вполне могла сойти за стол. Может, не такой удобный, как столы в алхимической лаборатории, но вполне отвечавшим ее потребностям. Барбаросса запустила руку в мешок и достала банку.
Гомункул не был красавцем при свете ламп, не красили его и сумерки. Разбухшая, несоразмерная туловищу, голова жутковато выглядела на крошечном торсе, высохшие члены казались сухими корнями, торчащими из него, а глаза… В этот раз гомункул не пытался прикинуться спящим. Он смотрел прямо на нее и его глаза не были глазами ребенка, умерщвленного еще в чреве матери. Они были глазами снедаемого беспокойством демона, заточенного в нескольких пфундах человеческой плоти.
— Так мы потратили столько времени только для того, чтобы ты смогла полюбоваться мной? — язвительно осведомился он, — Приятно, черт возьми. Может, у тебя найдется немного проволоки и бисера, я сплету себе прелестные украшения… Во имя простаты самого Сатаны, всякий раз, когда я думаю, что мне досталась самая тупая и никчемная ведьма в городе, ты… Что ты делаешь, черт бы тебя побрал?
Барбаросса поставила банку с гомункулом на плоский камень и принялась откручивать крышку. Это оказалось не такая простая задача, как она ожидала, крышка прилегала плотно и была залита сургучом. Но с помощью ножа все-таки поддалась. Скрутив ее в несколько оборотов, Барбаросса едва подавила желание зажать нос — пахло из банки просто омерзительно. Пожалуй, даже хуже, чем от гнилых торфяников Кверфурта. Словно кто-то взял полведра испорченного пивного сусла, добавил немного помоев, дерьма, уличной грязи — и замешал славный коктейль, которым не грех угостить подружку в «Хексенкесселе»…
