Марина Дяченко - Последний Дон Кихот
Тогда их взгляды невольно обратились к портрету Дон-Кихота. Тому, что до времени прятался под гобеленом; тому портрету, на котором Рыцарь Печального Образа счастливо смеялся.
— Господа… Сегодня я счастлив. Ни происки… людей, способных на подлость… ни даже… безумие не смогли меня остановить. Слышите? Завтра я выступаю.
Авельянеда засопел и криво улыбнулся. Санчо по-прежнему не сводил с него глаз.
Алонсо вышел из-за стола. Остановился перед возвышением, на котором, согласно традиции, были разложены его латы, шлем и копье:
— Да, я надену эти доспехи. Я не вижу в этом ничего смешного; я не вижу ничего смешного в том, что хоть один человек среди всего этого прекрасного и несправедливого мира пустится в дорогу не ради собственной выгоды, а ради тех, кому кроме Дон-Кихота — никто не поможет…
— Сеньор Алонсо, — не выдержал Авельянеда. — Сегодня мы видим вас, быть может, последний раз… Не поговорить ли нам о чем-нибудь приятном? О погоде? О политике? О приключениях Амадиса Галльского, наконец?
— Сеньор Авельянеда, — с улыбкой заметил Санчо. — Слыхали пословицу? Гость хозяину не указ, гость как невольник, где посадят, там сидит… И с чего это вы взяли, что видите сеньора Алонсо в последний раз? Ой, не дождетесь, сеньор Авельянеда!
Авельянеда вспыхнул и часто задышал:
— Господа… Господин Карраско. Вы бы… как специалист… Если человек надевает на голову бритвенный тазик, какие-то доспехи, берет какое-то копье… и при этом утверждает, что действует в интересах человечества — по-моему, это и есть случай самого натурального помешательства, вы меня простите, я не медик, я не вправе ставить диагнозы… Я искренне надеялся, что хотя бы трагическая история вашего батюшки, сеньор Алонсо, заставит вас взяться за ум. Я считал, что ваше странствие — своего рода игра… Что вы поиграете в странствующего рыцаря — да и образумитесь… Что поделать, инфантилизмом нынче страдают до сорока лет и до пятидесяти, никто не хочет взрослеть, взрослеть неудобно, взрослеть неприятно… Но вы-то, вы, сеньор Алонсо! Я так рассчитывал на вас… А теперь я вижу, что вы всерьез отправляетесь носиться по свету в погоне за химерами, смеша всех добрых людей, знакомых и незнакомых. И какой гуманистический пафос! Какая выспренность! Никому вы не нужны, кроме себя самого да, простите, сеньоры Альдонсы… которую вы своими же руками делаете навек несчастной!
Стало тихо, и в этой тишине слышно было, как невозмутимо, за обе щеки, с чавканьем поедает олью Санчо Панса.
— «Я рыцарь, — медленно сказал Алонсо, — и, если на то будет милость Всевышнего, умру рыцарем. Одни люди идут по широкому полю надменного честолюбия, другие — по путям низкого и рабского ласкательства, третьи — по дороге обманного лицемерия, четвертые — по стезе истинной веры; я же, руководимый своей звездой, иду по узкой тропе странствующего рыцарства, ради которого я презрел мирские блага, но не презрел чести. Я мстил за обиды, восстанавливал справедливость, карал дерзость, побеждал великанов, попирал чудовищ… Все мои стремления всегда были направлены к благородной цели, то есть к тому, чтобы всем делать добро и никому не делать зла».
С портрета на него смотрел, улыбаясь, Рыцарь Печального Образа.
Авельянеда, дурачась, зааплодировал:
— Браво… Браво! Брависсимо!
— «Ничего больше не говорите в свое оправдание, сеньор мой и господин», — сказал вдруг Санчо, — «ибо ничего лучшего нельзя ни сказать, ни придумать, ни сделать. И разве то, что этот сеньор утверждает, что на свете не было и нет странствующих рыцарей, не доказывает, что он ничего не смыслит в том, что говорит?»
— А вы, милейший, молчите, — раздраженно бросил Авельянеда. — Сеньора Наследственность и о вас сказала свое слово, и мне вас жаль. Каково это: быть потомком поколений оруженосцев, которым поколения Дон-Кихотов вот уже столетия обещают… подарить остров!
— «Я тот самый, — невозмутимо откликнулся Санчо, — и остров я заслужил не меньше всякого другого. Я из тех, о ком сказано: „следуй за добрыми людьми, и сам станешь добрым“… или еще: „кто под добрым станет древом, доброй осенится тенью“. Я пристал к хорошему хозяину… и, ежели Бог допустит, стану сам вроде него; и да пошлет Господь долгие годы ему и мне»!
Санчо поднял бокал и в полной тишине выпил; Авельянеда сопел, Алонсо шагнул навстречу оруженосцу:
— Санчо… Санчо, считай, что в этот момент я тебя окончательно за все простил!
— Не лыком шиты, — сказал довольный Санчо. — Признайтесь, хозяин, а вы думали, что все Панса держат «Дон-Кихота» на полке, но никогда не читают! Вы думали, что все Панса, как их достойный прародитель, вообще не умеют читать, а подписывать свое имя научились, разглядывая надписи на мешках с зерном? А вот вам! Четыре класса, как есть, закончили, какое-никакое, а образование!..
И они обнялись.
Санчо подумал, что знает этого человека всего неделю, и за это время успел один раз предать его и один раз спасти, и что теперь согласен отдать руку за его благополучие, да что руку — голову…
И что теперь он с новым ужасом смотрит в будущее, потому что одно дело — хоть сколько неприятная поездка с чужим человеком, и совсем другое — быть свидетелем неудач, несчастий, унижений близкого друга.
Авельянеда встал, едва не опрокинув тяжелый стул:
— Господа… простите. Сеньора Альдонса… простите! Я не могу быть свидетелем… всего этого. Быть равнодушным свидетелем — значит быть соучастником…
Ага, удовлетворенно подумал Санчо. Не удержался. Пробило тебя перед лицом улики…
Алонсо улыбнулся:
— Сеньор Авельянеда… В гневе вы произнесли фразу, достойную самого рыцаря Печального Образа. «Быть равнодушным свидетелем — все равно что быть соучастником». Вспомните, сколько раз в жизни вам приходилось быть вот так равнодушным свидетелем! Как вы можете спокойно есть и пить, когда сейчас, в это самое мгновение, где-то умирают от голода дети! И не в далеких странах — рядом, в получасе спокойной ходьбы!
— Сеньор Алонсо, — подал голос молчавший до того Карраско. — Мы с вами тысячу раз говорили… Помощь, о которой вас никто не просил — тоже преступление! Вмешательство в чужие дела, которые вас не касаются — тоже преступление!
— Напрасная трата слов, — махнул рукой Авельянеда. — Этому сеньору кажется, что он в своем уме… Что ж, не стану вам мешать. Прощайте!
— Одну минуту, — сказал Санчо, когда Авельянеда был уже в дверях. — Одну минуту… Я хочу вернуть вам ваши деньги.
Авельянеда поднял брови:
— Что такое, любезный Панса?
— Ваши деньги, — громко повторил Санчо и взял со стола поднос. — Те самые, что вы анонимно заплатили мне за то, чтобы Дон-Кихот никогда не вышел на дорогу. Здесь все, забирайте-забирайте.
