Марина Дяченко - Последний Дон Кихот
Обзор книги Марина Дяченко - Последний Дон Кихот
Дяченко Марина, Дяченко Сергей
Последний Дон Кихот
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
…Осталась неделя.
В черных стрелках, ползущих по старинному циферблату, было что-то неуловимо тараканье. Минуты падали с цоканьем, как медяки в копилку, каждая минута отдаляла от мужа — пока не в пространстве, пока только во времени.
Алонсо спал. Она лежала, закусив край подушки, и молча проклинала его.
Если бы ты любил меня, говорила она, ты не бросал бы меня одну. Но ты любишь Дульсинею, а я — заготовка для ее светлого образа. Я болванка; я не человек даже, я — сырье, из которого скоро сделают Дульсинею. Ты будешь любить ее, вымышленную, на расстоянии; я останусь здесь почти без надежды снова тебя увидеть. А потом мне пришлют телеграмму — забирайте, мол, труп вашего рыцаря… Заберите его из канавы, где он умер… такую телеграмму прислали твоей матери, да, твой отец умер в канаве… Кто я для тебя, Алонсо?! Только чужую женщину можно вот так бросать — ради фантома. Ты не можешь простить моей бездетности? ты не можешь мне простить, что ты последний Дон-Кихот?!
— Никогда не говори мне таких вещей, — сказал он вдруг холодно и внятно. — Даже когда думаешь, что я сплю.
Она молчала, крепче закусив зубами край своей подушки.
— Альдонса, — сказал он мягче. — Я вернусь.
* * *Санчо оглядывался, разинув рот; впервые в жизни он переступил порог столь впечатляющего, столь странного строения. Старый дом Кихано походил на оставленный обитателями муравейник: ходы-переходы, полости и проемы, чуть не узлом завязанные винтовые ступеньки — и широкие лестницы с массивными перилами, гобелены на стенах, портреты в темных золоченых рамах…
Гнездо семейства Дон-Кихотов.
Санчо оглядывался, разинув рот, а служанка, хорошенькая девчонка с ямочками на щеках, неприкрыто любовалась его замешательством.
Здесь был какой-то особенно плотный воздух. Здесь пахло временем; чудовищами громоздились книжные шкафы, тяжелыми складками нависали портьеры, на большом гобелене выткан был портрет Рыцаря Печального Образа, каким его представлял себе и Санчо: узколицый, крайне удрученный господин…
— Любезный Санчо, вы мешочек бы поставили… Какое-такое золото у вас в мешочке, или боитесь, что сопрут?
— А-а-а, — он небрежно тряхнул своей немаленькой «торбой», — харчишки здесь, любезная Фелиса. — Овощи, сальцо, всяко разно… Перчик, приправки… Ты не хватай, оно тяжелое, арроба веса наберется.
Деревянная лестница уходила в полутьму. Тусклый свет из подернутого бархатом окна падал на развешанное на стене оружие, на темные латы, на пыльные лопасти вентилятора — чужака и пришельца среди прочих вещей; светлыми пятнами маячили лица на парадных портретах.
— Вот они все, сеньоры Кихано, — буднично сообщила Фелиса. — Все Дон-Кихоты, смотрите-ка…
Портретов было много, они обретались на стенах и в простенках, на перилах, на потолке; Санчо вертел головой так, что у него заболела шея. Все благородные идальго были закованы в латы, у каждого на кончике подбородка топорщилась бороденка, каждый смотрел на Санчо с выражением благородной печали — на этом сходство и заканчивалось; среди сеньоров Кихано были толстые и поджарые, круглолицые и с лицом, как иголка, брюнеты и шатены, и даже, кажется, один рыжий.
— Фелиса, а рынок тут у вас хороший? Со своего хозяйства живете или как? Кто на кухне заправляет?
— Я, — Фелиса выпятила и без того крутую, немалую грудь. Санчо едва удержался, чтобы тут же не цапнуть служанкино достояние руками; Фелиса вся была как вертлявое красное яблоко на не оборвавшемся еще черенке, самое привлекательное яблоко на ветке, созревшее, но не надкушенное, не знавшее червоточин и ударов града, и потому самоуверенное. Санчо тайком вздохнул: эх, задержаться бы здесь подольше, не спешить бы на большую дорогу, где грязь под сапогами и жесткое седло под седалищем, где холод, ветер, опасности, где кушанья жестки, а служанки костлявы…
— Ты? — спросил он, недоверчиво разглядывая Фелисины перси. — Ты за кухарку?
Фелиса насупилась:
— А что?
— Ну так я тебя научу настоящую олью варить, — пообещал Санчо. — А то знаю вас, девчонок, такого настряпаете, хоть на собаку вылей…
— Я сама кого хочешь научу! — обиделась Фелиса.
Санчо примирительно засмеялся:
— Ну, чего надулась… как полтора несчастья, — он подошел поближе, скосил глаза, пытаясь заглянуть за вырез Фелисиного платья; Фелиса хихикнула. Отскочила. Стрельнула глазками.
— А у вас тут весело в Ламанче, — после паузы признал Санчо. — Ну, расскажешь мне про сеньоров Кихано?
Девчонка улыбалась:
— Про сеньоров? А что про сеньоров? Вот сеньор Мигель Кихано висит, все о почестях мечтал… За ним, господа, вы видите Алонсо Кихано-второго, по-простому его прозвали Дон-Кихот повторяльщик. Там, — Фелиса ткнула пальцем куда-то под потолок, и Санчо, задрав голову, разглядел укрепленный под сводами портрет, — там висит Селестин Кихано… он, правда, не сам справедливость устанавливал, а собрал голоту и целой толпой попер на герцога. Потом его, правда, помиловали. Вот Алонсо Кихано-третий, этот дальше трактира не ушел. Целую неделю совершал подвиги в трактире, а потом в полубеспамятном состоянии был препровожден домой… Его называют еще Дон-Кихот благоразумный. Дальше, господа экскурсанты, вы можете видеть портрет Алонсо Кихано-четвертого, которого называют Дон-Кихот фанатик; знаменит тем, что в гневе пристукнул собачку какой-то дамы и был сгноен в судах чуть не до смер…
Фелиса осеклась.
На лестнице, секунду назад пустой, теперь высилась неподвижная фигура.
— Ах… — выдохнул от неожиданности Санчо.
— Добрый день, милейший Санчо, — сказала женщина. — Я вижу, Фелиса расстаралась на маленькую экскурсию для вас. Между тем у коновязи вот уже полчаса ревет какой-то осел… Не тревожьтесь, любезный Санчо. Я позабочусь о вас, а Фелиса сию секунду позаботится об осле.
— В мире так много ослов, и все они требуют нашей заботы, — пробормотала, уходя, Фелиса.
* * *Стоя на широкой лестнице, Альдонса разглядывала человека, явившегося в ее дом, вернее, его круглую макушку, потому что небезызвестный Санчо Панса как раз согнулся в низком поклоне.
— Рада приветствовать, добрейший Санчо…
Таковы правила игры. Она видит его впервые в жизни, но зовет по традиции «добрейшим».
Пришелец выпрямился. Лицо его было розовым от прилива крови — слишком низко и долго кланялся; глаза Альдонсы встретились со светлыми, внимательными, непроницаемыми глазами гостя:
