Александр Белаш - Вражда
Она перестала противиться. Ступни ее сильно прозябли в чулках и - тут Гертье испугался по-настоящему - никак не отвечали на его прикосновения.
- Вы их чувствуете? Вы чувствуете свой ноги? Рагна!
- Да. Вроде бы. Укройте меня побыстрее.
- Согните колени, - он подвернул юбки так, чтобы они закрыли поджатые ноги, а ниже подоткнул край медвежьего плаща. Только теперь он заметил, как застыли его собственные руки - пальцы едва гнулись, а кожа рук заметно побелела. Гертье плеснул на ладони спирта из спиртовки и стал растирать кисти, пока они не согрелись; тогда он надел перчатки.
Рагна сложила верхнюю кромку плаща в подобие капюшона; из мехового кулька выглядывал ее носик и моргали настороженные глаза. Дрова из стульев прогорали слишком быстро, давая мало тепла. Сдернув скатерть со стола, Гертье примерился, как будет удобнее рубить его. Для начала расколол на три части трость Бабеля.
Лопаясь, тихо звякнула промерзшая бутылка с вином.
Со звоном треснуло от холода оконное стекло.
Гертье взмах за взмахом посылал лезвие топора в неподатливое дерево, превращая работу столяров в щепу и обломки. Он старался ударить сильней, размахнуться шире, чтобы движения мышц грели тело изнутри, как у дровосека. Он вымел из головы все иные соображения, кроме своей цели - добыть из обстановки комнаты как можно больше дров для чудовищно прожорливой и почти не согревающей печи. За столом в горящий зев последуют диван и жардиньерка, потом туалет (зеркало - разбить крюком топора, чтоб не возиться, вынимая его), затем - бюро. Книги? нет, никогда. Хотя… может статься, настанет и их черед. А вот привезенный из дома кофр сгодится однозначно.
- Кавалер… - робко позвала Рагнхильд из своего мехового гнезда.
- Да? Что такое?
- Вы… продержитесь до утра?
- Трудно сказать, - Гертье утер пот, и стоило ему остановиться, как холод стал смыкать тиски, опаляя кожу леденящим дыханием. Пальцы свело на топорище, он лишь с усилием смог разжать их. - Термометр больше не работает, спирт опустился ниже шкалы.
- Вы не заснете?
- Ну уж нет! - На душе было тоскливо, но Гертье все-таки усмехнулся. - Если заснуть - не проснешься. Лучше следите за собой, сьорэнн. Лежа в тюфяках скорее задремлешь.
- Мне не до сна. Поймите, я совсем не против вас…
- Ба! а как же вражда?
- О, она всегда со мной! Я не отступлюсь. Я только хотела сказать, что… я не знала, кто именно станет ее женихом. Вас-то проклятие не касается, понимаете? Вам не обязательно жениться на Атталине. Ведь это задумано нарочно, чтоб у нее родились дети от вас. А она вас не любит и замуж не хочет… вы что, не догадываетесь, как поступить?
Топор Гертье звучно хрястнул, разваливая крышку стола.
- Вы предлагаете расторгнуть помолвку - или сбежать из-под венца. Мило, очень мило. Но теперь… - Наметившись, Гертье ударил, разрубая сухое дерево, и по лакировке молнией пробежал бело-желтый косой раскол. - Теперь я проникся чувствами Атталины. Вы же не хотите умереть, верно? Вот и она не хочет. И боится меня. Любой другой жених принесет ей то же самое. Приятное ожидание замужества, не так ли?.. Но я не просто нареченный - я ее троюродный брат. Я не оставлю сестру в опасности. Это было бы постыдно, сьорэнн. И я ни за… - прицелился он топором в крупный кусок столешницы, где трещинами обозначились ее составные части. - Что!.. - топор клином расщепил плотно пригнанные доски. - Не покину ее. Запомните это.
Он до жгучей боли ясно представил, что значат слова «вспыхнет, как факел», прозвучавшие в проклятии. Как факел… Огонь может наброситься в любой момент. Падающая свеча в церкви. Прикосновение кисейным рукавом к ночнику у брачного ложа. Отлетевшая головка спички. Скольких женщин и девиц окутал огненный саван внезапно загоревшегося платья! И нет спасения. Обожженное тело цвета мяса, слезающая мокрой кровянистой пленкой кожа, спаленные до корней волосы, смерть в невыразимых муках. Разве что забытье смилуется, избавит от адской пытки.
Гертье вообразил себе, как Атталина при свете мирной лампы разглядывает свое лицо в зеркале и думает: «Мои ресницы, мои губы, мои ушки - неужели они только пища огня? А мои драгоценные глаза? они помутнеют, словно у вареной рыбы? А мои волосы, мои чудесные локоны - разве они обречены в жертву пламени?..» Она - дочь барона, она тверда; нельзя позволить страху исказить черты лица, плаксиво искривить дрожащий рот. Но по сторонам точеного носа появляются блестящие дорожки медленных слез: «Стать кем угодно - ивой у пруда, птицей на ветвях, летним облаком, черной монахиней - только не снохой дан Валлеродена, не женой Гертье!..»
И годами жить, зная о проклятии, с каждым годом, каждым днем приближаясь к роковой развязке!.. Сьорэнн Брандесьер сумела состряпать мщение по высшему разряду, ни с какой стороны не объедешь. Если только… Гертье ощупал пальцами гладкое, крепкое топорище. Один удар! Всего один! Главное своими руками. Иначе отчего Рагна так стремилась умереть сама, по собственной воле? Не от рук его родичей, распоряжающихся холодом как оружием… Убийство тоже подчинено правилам. Убить оскорбителя на дуэли - значит смыть бесчестие, а если его сбросит лошадь, если он споткнется на лестнице, утонет, отравится, повесится - сатисфакции не будет, уязвленная честь навсегда останется неудовлетворенной. Но получение сатисфакции можно передоверить - прежде всего единокровным родичам; на этом основаны все процедуры кровной мести - все сеньориальные файлы и вендетты.
Видимо, Рагна что-то заподозрила в его остановившемся взгляде и топоре, замершем в наполовину поднятой руке. Она не проронила ни звука, но глаза ее наполнились слезами.
Двуручный пожарный топор тяжел и остер. Сила, с какой Гертье делал из мебели дрова, была велика. Взмах, блеск - и проклятие рассеется, разлетится теплыми алыми брызгами, сольется с постели на пол дымящейся, замерзающей вишнево-красной струйкой. Атталина с улыбкой пойдет под венец, больше не боясь объятий огня.
«Я погибла», - подумала Рагна, ощущая неотвратимую близость смерти. Каменный взгляд Гертье приказывал не уворачиваться и не шевелиться, чтобы все удалось с одного удара.
Подняв топор - Рагна ахнула, спрятав лицо в ладонях, - Гертье всадил его в доски пола.
- Становится прохладно. Я, пожалуй, оденусь.
Надевая честерфильд и картуз, он с трудом двигал руками и туго поворачивался застывшим туловищем. Он всегда относился к холоду легко, даже любил прохладную погоду и считал умение переносить мороз фамильным свойством наряду с ночным зрением и тонким слухом, но сегодня это свойство начало изменять ему. Холод охватывал тело, проникая вглубь, от кожи в плоть. Гертье разминал пальцы, но это почти не помогало от нарастающей скованности. Поводив глазами, он отметил, что инеистый пушок начал появляться на обоях и на потолке комнаты. Сонливая усталость подкрадывалась, наливая тяжестью руки и ноги, заставляя веки смыкаться, а голову - клониться под весом дремоты.
