Денис Юрин - Война
Такого возмутительно наглого ответа Дарк никак не ожидал услышать, тем более не от какого-то случайно прибившегося к отряду, пока еще живого недотепы, а от своего верного, бывалого помощника. Нет, конечно, слова Герхарта не отдавали гнилостным запашком неповиновения и бунта, да и логика в них имелась, притом довольно очевидная, но это был первый случай, когда слова рыцаря ставились под сомнение, притом не в разговоре с глазу на глаз, а прилюдно, практически при всем отряде. Выдержав паузу в пять-шесть секунд, Аламез терпеливо дождался, пока призванные им же на помощь солдаты избавят его сапоги от кусков промокшей ткани, а затем резко развернулся на каблуках и буквально пронзил добродушное лицо спорщика самым суровым изо всех своих тщательно отрепетированных «рыцарских» взоров, взглядом, каким благородные воители смотрят лишь на заклятого врага и никогда не одаривают даже низкородного противника по смертельному, совсем не турнирному поединку.
– Ты что, кнехт, приказы мои оспаривать вздумал?! Не слишком ли много на плечи взвалил-то?! Смотри, как бы ноша такая не по силам оказалась! Как бы она те хребет пополам не переломила! – грозно изрек Дитрих фон Херцштайн, пугая гневными интонацией и взором не только растерявшегося сержанта, но и всех мигом притихших солдат, за исключением уже скрывшихся за деревьями в сторону дороги метателей копий да стрелков.
– Да ничего я не вздумал, – испугавшись, но не потеряв самообладания, ответил сержант, продолжая привязывать черно-желтое знамя господина к гладко обструганному толстому шесту, вот уже вторую неделю заменявшему сломанное в одном из боев древко. – Ваш благородь, вы сами посудите, обвинения-то напрасны… Я ж только как лучше хотел, как вы же сами нас не раз учили…
– Здесь я и только я решаю, как лучше, а как нет… – по-прежнему строго, но уже не сверкая глазами и не корча грозной рожи, произнес Дарк.
На самом деле командир ничуть не злился на говорившего дело сержанта и даже во многом был согласен с ним, но ради поддержания воинской дисциплины нужно было исполнить этот далеко не приятный прежде всего ему самому спектакль. Назвавшись рыцарем, следовало вести себя соответственно и строго блюсти дистанцию, к которой герканские простолюдины были приучены с детства.
– Хватит, напосылались разведчиков! – все-таки решился снизойти до разъяснений успокоившийся командир. – Вон, на Крамберга глянь! До сих пор как попрошайка папертный башкой мотает, того и гляди, слюна изо рта хлынет! Раз у вас, солдатушки, от одного только слова «колдун» поджилки трясутся, сам в трактир пойду! Вы ж из леса не высовывайтесь, даж если в халупе иль на дворе кутерьма какая начнется иль на дороге шеварийский отряд появится! Понял, Герхарт?! Залегайте на опушке, в траву врастайте, и без приказа моего позиций не покидать! Кто ослушается по скудоумию иль из трусости, собственной рукой на суку вздерну, прям рядышком с сержантом ножками барахтать будет!
– А меня-то за что? – само собой вырвалось из уст пораженного услышанным Герхарта.
– За то, что за балбесом глуховатым не уследил, – пояснил Аламез, ловким движением руки закинув за спину щит и направляясь в сторону трактира. – Ты и ты, со мной! Держаться на пару шагов позади и ртов не развевать! Ты понесешь знамя, – перст командира указал на одного из выбранных в сопровождающие солдат. – А ты прихвати мой шлем! Не подведи меня, Герхарт! Ни шагу без моего сигнала, ни одна чтоб башка из кустов не торчала!
* * *Одни люди живут мирной, размеренной жизнью; других постоянно тянет то в странствия, то на полные опасности подвиги во имя того, чего они порой и сами толком не понимают. Обыватели стремятся жить тихо, спокойно; искатели приключений, наоборот, превращают свои будни в постоянную гонку то за чем-то, то от кого-то. Помыслы и тех и других понятны. Их жизненные ценности можно разделять или осуждать, в зависимости от того, какой позиции человек сам в жизни придерживается. Если ты по натуре своей непоседа, привыкший ставить перед собой все новые и новые цели и полностью отдаваться их достижению, то скромная жизнь монаха, пахаря иль ремесленника не для тебя. Ты в ней завязнешь, как в болоте, и будешь бесславно прозябать, коря себя за нерешительность, неспособность разорвать замкнутый круг привычного и обыденного. Если же ты домосед, любящий порядок, неизменный ход вещей и домашний уют, то лучше не ввязываться даже в малые авантюры. Большинство людей скромны и непритязательны в своих желаниях, они знают, чего хотят, и идут тем путем, который близок их духу. Однако имеются хитрецы, пытающиеся объять необъятное и разнообразить размеренный образ жизни добропорядочного горожанина иль крестьянина суровыми, опасными буднями странника, наемника иль темных личностей, в народе именуемых разбойничьим сбродом. Такие любители пощекотать себе нервы становятся ростовщиками, странствующими купцами, скупщиками-перекупщиками или содержателями трактиров, то есть неким «ни рыба ни мясо», старающимся усидеть сразу на двух лошадях, причем одной быстро скачущей, а другой еле плетущейся. Какое-то время им удается совмещать невозможное и, живя в спокойствии и достатке, играть в прятки со смертельной опасностью, но однажды этой забаве приходит конец. Наступает день, когда их мирок трещит по швам и трескается, как яичная скорлупа.
Голова толстяка-трактирщика жутко болела; болела почти так же сильно, как в тот памятный день, когда он принял решение купить трактир у дороги, ведущей к южным воротам столицы. Десять долгих лет отставному сержанту кавалерийского полка, постепенно обросшему жирком и обзаведшемуся вторым подбородком, как-то удавалось совершать невозможное и обнимать необъятное. С одной стороны, он вел размеренную, сытую и далекую от опасностей жизнь степенного обывателя. С другой же – не чахнул от скуки и чувствовал себя так же в гуще опасных событий, как в те далекие, безвозвратно канувшие в Лету дни молодости, когда быстрый скакун под седлом да острый меч заменяли ему и родню, и друзей. Почти каждую ночь он узнавал новые, когда забавные, а когда и интригующие истории от случайных проезжих, и это позволяло ветерану чувствовать себя еще живым, не погрязшим с головой в рутине однообразного быта. Но вот пришла ночь, которая все перечеркнула и изменила; ночь, убедившая ветерана, что даже бытность трактирщика слишком опасна для его преклонных лет.
Не в состоянии долее выносить затхлость и смрад все еще окутанного винными парами зала, старик покинул трактир и вышел наружу, где встал посреди опустевшего двора и стал оглядывать свои хоть и небольшие, но солидные, по меркам простолюдинов, владения. От прохладного утреннего воздуха и легкого ветерка, принесшего лесную свежесть, голове трактирщика значительно полегчало. Когда же боль окончательно покинула как будто разрывавшиеся от спазмов виски, старик стал вспоминать события прошедшей ночи и искать ответ на очень сложный вопрос: «А как же дальше жить? Бросить все и уехать иль, сделав вид, что ничего не произошло, продолжать торговать изрядно разбавленной выпивкой у пыльной дороги?»
