Наталья Игнатова - Охотник за смертью
Паук не оправдал надежд наставника?
Нет. В том и беда, что оправдал, сделал даже больше, чем от него ожидали, да вот усомнился в собственном праве распоряжаться судьбами смертных. А это для Гвинн Брэйрэ недопустимо.
– Неправда, – сказал Орнольф, прощаясь, – мы не должны и не смеем вмешиваться в дела людей. Мы защищаем их. Только защищаем. Не учим. Не ведем за собой. И никогда ничего не решаем за них.
– Не называй меня Эйни, – привычно огрызнулся Альгирдас.
Син был ханем, а Орнольф – даном, они видели жизнь очень по-разному. Ничего не оставалось, кроме как самому решать, кто из них прав с точки зрения Паука. И кто прав с точки зрения будущего Старейшего Альгирдаса.
Как раз за тем, чтобы Паук мог принять решение, Син и отправил его к отцу. За полгода, безвылазно проведенных в благословенных землях Ниэв Эйд и на Меже, Альгирдас успел основательно подзабыть, что такое смертные люди, столь уважаемые Молотом Данов.
* * *Оржелис выглядел много старше своих лет. Два года прошло с тех пор, как неведомый изувер жестоко убил его дочь. Два года не было дома сына. И эти два года состарили Оржелиса как десять.
Обнимая отца, Альгирдас заметил, что сравнялся с ним ростом, хотя, конечно, Старейший все еще был шире в плечах и наверняка сильнее. Но в этом его сыну, который тонкой костью и хрупким сложением походил скорее на нага-полукровку [6], чем на человека, равняться с отцом и не стоило.
Еще в Ниэв Эйд Паук начал догадываться, на что рассчитывал старший наставник, отправляя его домой, а дома догадка превратилось в уверенность. Как мало знают Гвинн Брэйрэ о смертных, которых они защищают! Совсем не похож Ниэв Эйд на земли тварного мира! И неясно, за что же Орнольф чтит этих людей, неумных и слабых, и даже не подозревающих ни о слабости своей, ни о глупости.
Грязно было, и какие-то гнусные запахи мешали дышать, и не с кем было перемолвиться словом, а отец… Отца Альгирдас любил и почитал больше, чем наставника Сина. И достаточно было закрыть глаза, чтобы, оказавшись в привычной тьме, почувствовать в людях за грязью и запахами, за глупостью, слабостью, чванством, за всем, что внушало отвращение и недоверчивую брезгливость, ту же кровь, что бежала в его жилах. Узнать и вспомнить каждый дом в Гародне , каждое дерево, все звуки однообразной человеческой жизни. Услышать птиц в лесу, вдохнуть запах листьев, раскинуть паутину и уловить пальцами ток невидимой, неласковой, но родной жизни его земли.
Он будет Старейшим, и тогда решать за других станет не правом его, но обязанностью. А пока…
– Знаешь, отец, – сказал Альгирдас, – я рад, что вернулся, но я хочу построить свой дом.
Как-то все совпало удачно… совпадения радовали и одновременно тревожили, и тревога была звонкой, словно в предвкушении каких-то еще больших, важных событий. Жизнь среди смертных затягивала в себя постепенно, не засасывала болотом, а окружала тысячей разных дел, каждое из которых было в радость, каждое из которых было необходимым.
И дом строился. Золотой сосновый терем рос на холме не по дням, а по часам, похожий на привычные, красивые дома в Ниэв Эйд. И призывая духов, Паук всякий раз радовался, что не добралась до его земли вера в Белого бога, а на него, чародея и заклинателя, смотрели с почтением, но без страха. Люди удивлялись не тому, что сын Старейшего строит для себя дом, предоставляя неведомым силам самим возводить стены и кровлю. Люди удивлялись непохожести нового дома на все другие строения Гародни. А еще тому, что неженатый парень решил отделиться от отца и зажить самостоятельно.
Несколько раз прилетали ночами совы, приносили послания из Щецина. Бог требовал Альгирдаса к себе и, наверное, вот-вот начал бы гневаться на проявляемое неуважение. Плохо это, гневить своего покровителя, но бог продолжал начатое: за два года умерли все братья и сестры Оржелиса, отец и сын остались вдвоем, и никого больше не было у них. Бог упорствовал, и Альгирдас упорствовал тоже. Возводил дом на холме, охотился, появлялся на вечёрках редким, но желанным гостем, и учил воинскому делу молодежь в мужском доме. Ох-хо, страшно подумать, сколько работы у сына Старейшего! А уж у самого правителя…
И только когда на вершине холма, рядом с почти достроенным теремом однажды ночью забил источник, и вода – чистейшая, свежая, – переливаясь в лунном свете, стала прокладывать себе дорогу к питавшей поселок речке, Альгирдас усмехнулся:
– Ладно. Так и быть, приеду.
Вода была знаком примирения, знаком того, что бог Паука почтил его дом и его землю своим особым вниманием, и, наверное, впрямь была у темного божества большая нужда в княжеском сыне. В общем, не стоило больше гневить его и следовало самому сменить гнев на милость. По крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, что же нужно могущественному слепцу.
Долгая получилась поездка. Но каждый день был в радость, и каждая ночь приносила покой. Альгирдас ехал по своей земле, видел своих людей, дышал своим воздухом. Он еще не стал Старейшим. Он надеялся, что не станет им еще долго. Но словно был уже проведен обряд – мир вокруг принимал его, как доброго хозяина.
Конечно, не обошлось без неприятностей, такая уж жизнь у человека, что не найдешь ушатки меда без ложки дегтя в ней. Несколько раз приходилось Альгирдасу усмирять нечисть. Однажды пришлось снимать наваждение с целого поселка, и пятерых человек довелось излечить от порчи, справиться с которой не могли местные вайделоты. Гвинн Брэйрэ вынужден оставаться собой, даже если думает пожить также как другие люди. Но в памяти еще свежи были охоты братства, и в сравнении с ними отогнать от людей обнаглевших мар или напугать черную немочь было проще, чем щелкнуть пальцами. Люди поговаривали о том, что за последние два года почти не беспокоила поселки нежить, и не чуждый самодовольства Альгирдас скрывал удовлетворенную улыбку. Что ж, здесь Син добился, чего хотел. Мертвяки притихли, те из них, кто не уничтожен, подыхает с голоду в древних курганах, а Сенас – первородный упырь, так и не осмелился вступить в бой с Гвинн Брэйрэ. Не стал защищать своих детей.
Одержимый лиетувенсом человек встретился Альгирдасу уже на границе отцовских земель.
В речной излучине, такой красивой, что Паук придержал коня и остановился полюбоваться открывающимся с высокого берега видом, стояло десятка три домов, обнесенных частоколом. Жизнь в пограничных поселках небезопасна, и, наверное, ятвяги регулярно приходили сюда из-за реки в поисках добычи и славы, но сейчас, в завесе мягко падающего снега белые крыши домов у черной реки, белые деревья, белое небо производили умиротворяющее впечатление. Все дремало здесь сладко и спокойно, и становилось понятно, почему люди считают, будто бы с первым снегом засыпают все природные духи и боги…
