Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)
Марина, опершись рукой на кафельную стену в ванной, смотрелась в зеркало. На свободу отчаянно рвались все те слова, которыми в изобилии были исписаны все местные заборы и даже несколько позаковыристее (производные). За всю свою жизнь девушка не произнесла ни одного подобного слова, брезгуя ими, но сегодня у нее появился серьезный повод: Марина впервые поняла, что совсем не красива.
До настоящего момента внешность ее совсем не волновала. Тем более, что мама с детства старательно внушала ей: уделять внимание одежде — плохо. Так же плохо, как следить за волосами, краситься и отращивать ногти. И нравится мальчикам тоже очень плохо. Ни под каким видом нельзя привлекать к себе их внимание, а если привлекла, то уйти от него любым способом. И, вообще, об учебе надо думать, а не о тряпках и мальчишках.
Конечно, заветы матери были вдолблены намертво, но столь суровое воспитание сделало Марину всегда уверенной в своей правоте. Училась она теперь на автопилоте. Качество учебы от этого не ухудшилось, но сильно пострадала тяга к знаниям. Зато, она впервые задумалась о своей внешности и о том, насколько сильно она нравится конкретному мальчику.
А в настоящий момент девушка была в ужасе. Она никогда не думала о внешности и уродиной себя не считала. Да и никто, собственно, ее таковой не считал, настолько хорошо ее внешность гармонировала с характером. Да и не была она, строго говоря, уродиной, просто была некрасива, но это — разные вещи.
Марина смотрелась в зеркало. Она была очень худа. Черты лица были резкие, заостренные: широкие скулы, острый подбородок, довольно большой нос с горбинкой, тонкие губы, карие глаза, высокий лоб, русые волосы, уложенные в тяжелый узел на затылке. А еще она была смуглой, независимо от времени года.
Марина тяжело вздохнула. Потом еще раз, прищурившись оглядела себя. Девушка всегда хорошо решала задачи по биологии, в которых требовалось узнать, какое потомство получится от скрещивания особей с данными признаками. И она с удивлением поняла, что при всем желании не могла получиться такая у своих блеклых, светловолосых и синеглазых родителей. "Интересно, в кого я такая", — подумала она. Ее мать, конечно, точно знала ответ на заданный вопрос, но просвещать на этот счет мужа и дочь не торопилась; только втайне надеялась, что дочь унаследует острый, рациональный, граничащий с гениальностью ум отца и будет в жизни успешнее матери. А вот Маринин брат был похож на обоих родителей. "Странно", — подумала девушка, — "Наверное, я похожа на прадеда".
Марина еще раз тяжело вздохнула:
— Нет, я похожа на смерть.
Марина и вправду фигурой сильно походила на смерть, в общенародном представлении. Она была высокая, худая с выпирающими ключицами и длинными, костлявыми руками. Такую смерть часто изображают на балахонах металлистов, едущей на мотоцикле или выносящей судьбоносное решение. Такая смерть величественна в движениях, несмотря на отсутствие мышц.
Несмотря на худобу, Марина действительно хорошо владела своим телом и была стремительна в движениях.
Девушка в третий раз тяжело вздохнула. И улыбнулась. По крайней мере, Леша не жаловался. Он уже встает. Когда она приходит, они вместе гуляют по больничному двору. Парень с нетерпением ждет, когда его выпишут. Обещает показать Марине свой гараж. А Маринин брат спрашивает, куда она так часто ходит, и почему стала меньше времени уделять урокам.
Женщина в черном больше не приходила к Даше, и девушка немного успокоилась. Их район, и вправду, наверное, освоил конвейерное производство психов.
— Ну, что, Даш, — та женщина к тебе больше не приходила? — спросила как‑то Лейла.
— Нет. И не горю желанием встретиться.
— Еще бы ты горела. Все‑таки она считает себя смертью. Мне дядя Витя рассказал, будто видел, как красивая женщина в черном балахоне выходила от нас. Наверное, моего деда пугала.
— Да, ладно, может, — бывшая студентка.
— Еще лучше… А дядя Витя теперь называет деда не иначе, как старым развратником. Еще растреплет всем, и будут языками чесать.
— Ну и ладно. Мало ли, что говорят. Если еще на все внимание обращать, то просто с ума можно сойти. Слышала, что о тебе говорят?
— Нет.
— Будто бы видели, как Пашка — сатанист из твоего окна вылезал, а перед этим вы вместе колдовали, жгли костры на земле. Ну, скажи — не чушь?
— Это правда.
— Лейла?
— Только, колдовал он сам. Я не сильна в этих делах.
— И зачем он колдовал?
— Чтобы я его полюбила. Я так надеялась, что поможет…
— Ну, и.?
— Не помогло. Жаль. Я так хочу любить.
— И кто тебе мешает?
— Не "кто", а то, что любви нет.
— Нет, говоришь? Вон, Пашка как старается, а ты говоришь — нет.
— А, что, есть, что ли? Будет, как обычно "Лейла, ты такая красивая…Лейла, ты — самая лучшая." Наверное, если бы у меня не было мозгов — ни один ухажер бы не заметил.
— Почему, еще как заметил бы. Ты бы стала такая покладистая.
— Ага, щас.
— А что вы с Пашкой делали у тебя в комнате?
— Догадайся.
— Лейла. Ну, ты даешь!
— Вот именно.
— Да, он же — последний человек.
— Последний? Это здесь‑то? Здесь это трудно. Здесь все последние.
— Что это ты его защищаешь? Любишь его, что ли?
— Нет, видеть его не могу.
Паша и вправду измучил девушку своими ухаживаниями. Он подкарауливал ее в подъезде и во дворе, все время искал встречи с ней, когда встречал — истерично клялся в вечной любви, звал куда‑то, пытался что‑то дарить, писал письма с такими глупыми орфографическими ошибками, что Лейла только смеялась, не вникая в содержание. Однажды Лейле это надоело, и она дала ему отповедь жестко и жестоко, как больше никогда не делала ни до, ни после. Пашка чуть ни разрыдался, но сдержался.
— Лейла, а правда, что сатанисты проводят свои ритуалы на голой бабе, вместо алтаря? — спросила Даша.
— Не знаю, а что?
— Просто, из тебя бы получился хороший алтарь.
— Сейчас по башке получишь за такие слова.
— А что тебе не нравится?
— Не вижу ничего смешного. Хотя, думаю, что из тебя алтарь получился бы лучше — ты плоская, на тебя ставить удобно.
— Ну, спасибо.
— Да, ладно, не обижайся.
Женщина с брезгливым выражением неприятного лица в очках смотрела на девочек из окна второго этажа. "Вот, пошли две шалавы", — сказала она. Позади нее раздался тихий стон. "Заткнись!" — окрысилась женщина.
На грязной кровати в грязной комнате лежал старик. Он медленно умирал уже несколько месяцев. У него была гангрена, и в последнее время он не вставал. Он был одинок, и неприятная женщина оформила над ним опеку за право наследования трехкомнатной квартиры и делала все, чтобы скорее вступить в эти права. Старик слабел с каждым днем и не имел сил противиться.
