Охотник за головами (ЛП) - Каррэн Тим
— Не могу дождаться, когда этот белый шкет вернётся в свою ёбаную Алабаму и начнёт рассказывать папочке с мамочкой, что он делал на войне. Будет ржать над трупами, — Дэнни был на взводе. Он глотал стимуляторы из правого кармана, чтобы держать себя в тонусе, а из левого — таблетки, чтобы не слететь с катушек. — Это не война, а хуйня какая-то. Надо, наверное, к морпехам перевестись, что ли. А этот ёбаный Жнец — сидит на трибуне один, пялится на тела, которые уже в жижу превращаются. Ему даже жрачку туда таскают. Блядь, я сам к еде притронуться не могу с тех пор, как начался этот цирк. «Белые мыши» заебали своим нытьём про вонь. Лейтенант аж к Жнецу припёрся, мол, надо что-то делать, запах всех заебал. Немецкие бизнесмены ссутся напалмом. А Жнец, говорит лейтенант, заржал и говорит, что был при освобождении Маутхаузена — мол, немцам этот запах как родной, пусть чувствуют себя как дома.
Дэнни провёл меня мимо бродивших без дела солдат через ворота на стадион. Я сразу услышал странный гул, словно работали на холостом ходу тысяч пятьдесят шершней. Дэнни сказал привыкать — это мухи. Миллион мух жужжал любимую мелодию Жнеца.
Дэнни оставил меня у ворот. Я вошёл, и вонь — более острая и едкая — ударила горячей, зелёной волной гнили. Тела разлагались: чёрные, зелёные, синие, превращались в какую-то трупную жижу. На людей они уже не походили. Некоторые даже шевелились — до того были набиты червями. Другие сидели, выпрямившись, раздутые от газов. Мухи жужжали так оглушительно, что я думал, рехнусь. Я нашёл Талливера — он сидел на трибуне один, потягивал холодный чай и поглаживал подбородок.
— А я думал, придёшь ли ты, Мак. Чёрт побери, думал, — сказал он, глядя на тела, свою личную коллекцию глубокого разложения. — Тут уже все журналисты перебывали. Только не задерживаются надолго. Как думаешь, почему?
Я пристально посмотрел на него:
— А вы как думаете, сэр?
Он сунул за щёку табачную жвачку и медленно задвигал челюстью, сплёвывая бурую слюну в сторону мухи.
— Должно быть, вонь. Занятная штука, Мак, этот запах. Он со мной уже много лет. Ещё с тех лагерей в Германии. Видел фотографии тех лагерей? Трупы. Столько грёбаных трупов. Помню лазарет в Маутхаузене. У них были нары в пять-шесть ярусов. Те, кто внизу лежал, утонули в жиже из дерьма и гноя, натёкших сверху. Нам приходилось через это шлёпать. — Он снова сплюнул табачную жижу. — Но, видать, пора эту партию закапывать. Взял от них всё, что мог.
Я не осмелился спросить, что именно — честно говоря, не хотел знать. У этого типа была нездоровая одержимость смертью, а я к тому времени повидал столько всего, что вряд ли сохранил бы рассудок, начни он объяснять механику своего безумия.
— Сегодня похоронная команда приедет, приберутся тут. Только я солдатам не говорю. Нахуй их. Пусть этот запах забьётся им в ноздри, въестся под кожу. Пусть узнают, что такое настоящая смерть — гарантирую, не захотят сдохнуть.
В лучшем случае его логика была извращённой, в худшем — совершенно безумной. Я прикусил язык, чтобы не сказать ему этого.
Талливер вздохнул и посмотрел мне в глаза:
— Но ты ведь не это пришёл посмотреть, так? Ты прослышал про мою операцию в горах, верно? Можешь не отпираться, Мак, ходят слухи, что ты слишком интересуешься нашими местными охотниками за головами. Хочешь пойти, так?
— Да, хочу.
Он просто покачал головой:
— Нельзя. Уверен, у тебя есть на то причины, и по глазам вижу — это нихуя не связано с теми газетёнками, для которых ты пишешь. Тут что-то личное. — Он сплюнул. — Видишь ли, Мак, операция засекречена. Какой-то мудак из Агентства, видать, разболтал, но она всё равно под грифом. У нас хорошие разведданные, откуда начать охоту, и задача проще некуда: найти этих сук, обложить и замочить. Убить этих ублюдков так, чтобы их родные мамаши блеванули от того, что останется. MACV не хочет никакой прессы на этой операции.
Но я не мог просто так это оставить.
Я не мог отступить. Что-то удерживало меня во Вьетнаме, хотя будь у меня хоть капля мозгов — я бы уже сбежал на другой край света. И вот оно — то самое, чего я ждал, теперь я точно это знал. Поэтому я продолжал давить на него, пока не показалось, что он меня или ударит, или сбросит вниз к трупам.
Наконец он вздохнул:
— Мак, ты не можешь пойти с нами, чёрт подери. — Потом пожал плечами. — По крайней мере, официально. Выходим завтра в тринадцать ноль-ноль. Когда доберёшься до аэродрома — и у тебя, надеюсь, хватит соображения прийти попозже — там может оказаться ещё одна вертушка. Забросит тебя в зону высадки к востоку от Плейку, у камбоджийской границы. Мы будем там. Местность поганая, гиблая. Потеряешь задницу — или башку — винить будешь только себя.
Он оставил меня на стадионе, смотрящего вниз на трупы. Я простоял там ещё долго.
15
Был день, мы летели над Центральным нагорьем, а я смотрел вниз на эту жуткую, населённую призраками землю с отвесными оврагами, зияющими долинами в пелене тумана, острыми горными хребтами и заросшими равнинами. В низинах виднелись деревни горцев, изнывающие от дневной жары и влажности, коченеющие в бесконечных ночах ледяного мрака, затопляемые муссонными дождями. Пролетая над ними, я не видел ни единой живой души. Внизу стелился туман, густой как дым, и я знал его повадки — возникает из ниоткуда, душит долины и скрывает холмы, исчезает и появляется снова кипящей, вихрящейся массой, от которой патрули ходят кругами, сбивая с толку и наших, и врага. Порой он затягивал целые отряды в свою мутную утробу, пряча их в тёмном чреве, откуда уже не было возврата.
Проклятое, пугающее место.
Бортстрелок постоянно оборачивался ко мне и скалился. Я никак не мог понять, что его так веселит. А он продолжал — глянет вниз на тенистые лощины и тройной полог скал, потом на меня, и опять скалится, скалится.
Пилот снизился, пошёл прямо над верхушками деревьев, так близко, что, казалось, протяни руку — и сорвёшь листья. Мы пролетали над морпеховскими огневыми точками, выдолбленными на вершинах холмов. Некоторые ещё действовали — торчали стволы стопятимиллиметровок из лабиринтов бункеров и траншей, морпехи смотрели на нас из-за мешков с песком и колючей проволоки. Другие базы забросили, морпехи их взорвали, чтобы не достались Чарли. Сверху они выглядели как обвалившиеся кротовьи норы или муравейники — пустые, просевшие, усеянные раздавленными хижинами и жестяными крышами, сложившимися внутрь. Пролетая над одним таким кладбищем, я заметил внизу человека.
Он махал нам, когда мы проходили над ним.
Я хорошо его разглядел, и меня пробрал холод.
Подумал: «Какого хрена он там делает? Дружественный вьетнамец приветствует или рехнувшийся вьетконговец?»
Но я знал — ни то, ни другое.
Тот, кого я видел... слишком крупный для азиата... больше похож на белого. Можно было найти разумное объяснение, говорил я себе — может, пехотинец из разведгруппы или «зелёный берет», хотя эти ребята обычно не светятся — но я в это не верил. Судя по тому, как мой разум метался и шарахался, едва вписываясь в повороты большую часть времени, несясь к какому-то ментальному крушению с визгом шин и искорёженным, горящим металлом, я был почти уверен, что видел очередного призрака. Дух какого-то пехотинца, что бродит по этим руинам, машет нам, как, наверное, будет махать и через двести лет.
Пилот передал, что до точки высадки оставалось минут пятнадцать-двадцать.
Я закурил и продолжил смотреть на местность внизу. Божьи угодья, можно сказать. Только эти угодья одичали до первобытного зелёного ада, где Всевышний прятал всех уродов, выродков и чудовищ, на которых сам не мог смотреть и в чьём существовании не мог признаться. Туманные холмы уступали место тёмной стороне луны — зловещему лунному пейзажу из воронок и глубоких ям от ковровых бомбардировок «Б-52», изуродованному и выжженному напалмом и дефолиантами. Мёртвый, растерзанный ландшафт, словно плоть прокажённого.
А потом джунгли снова взяли своё, и стала видна тень нашего «Хьюи» на этих зелёных, плотных кронах, и тут стрелок перестал скалиться, перестал коситься в мою сторону, потому что что-то начало долбить в брюхо вертолёта, что-то, от чего нас швыряло из стороны в сторону, вверх и вниз. В нас лупили снизу, и по очередям, вгрызавшимся в обшивку, я понял — это был замаскированный крупнокалиберный пулемёт пятидесятого калибра.
