Джон Норман - Рабыня Гора
– Я не могу идти, хозяин, – пожаловалась я. – Позволь мне ползти за тобой к мехам.
Он закинул щит за спину, привязал к нему копье. Его руки мягко подхватили меня, я склонила голову ему на плечо, и oн понес меня через мост, к следующему мосту, к Башням Воинов.
Я подала ему вино.
Кроме меня, девушек в его доме не оказалось. О, я хорошо понимала, что это значит! Единственный мужчина – полный хозяин, и единственная женщина – абсолютная рабыня. Безупречное рабство, в котором двое идеально подходят друг другу, в котором друг для друга они – все на свете.
Одним мужчинам это дано, другим – нет. Многое завися? от того, встретит ли мужчина свою, ту самую рабыню, а женщина – своего, того самого хозяина.
Именно это – хоть говорить об этом с Клитусом Вителлиусом я и не смела – и произошло с нами. Думаю, сознавал это и он.
Я подала ему вино. Он дал и мне выпить из чаши. Высокая честь! Знак его отношения ко мне. Пить с того же края, которого касались его губы, я, разумеется, не осмелилась.
Я отставила чашу. По его знаку расстелила меха любви – не на ложе, в ногах. Я – рабыня. Покои освещала лишь неяркая лампа.
Клитус Вителлиус махнул рукой – и я откинулась на меха в ногах ложа. Скинув тунику, он опустился рядом. Замети0 было, что едва сдерживается, чтобы не наброситься на меня.
– Я твоя! – Я протянула к нему руки. – Возьми меня хозяин.
– Я неравнодушен к тебе, – признался он.
– Будь сильным со мной, хозяин, – пристально глядя на него, прошептала я. – Я не хочу бросать тебе вызов. Не хочу сражаться с тобой. Хочу служить тебе, любить тебя. Хочу отдать тебе все, до конца, без остатка.
Он не сводил с меня глаз.
– Ты не понимаешь, хозяин? Будь у меня выбор, я выбрала бы не свободу, а твои оковы.
Женщине – это я хорошо усвоила – приходится выбирать между любовью и свободой. И то и другое по-своему ценно. Каждая выбирает по себе.
– Но я не оставил тебе выбора, – проговорил он.
– Конечно нет, хозяин. Ты – горианин.
– Может, я тебя продам ..
– Можешь делать со мной что хочешь, хозяин.
Я в полной его власти – я только рабыня в оковах. Он, казалось, разозлился.
– Принеси мне вина, хозяин, – обронила я. Он изумленно воззрился на меня.
– Девушка всего лишь проверяет хозяина. – Я улыбнулась. И тут он с размаху ударил меня по лицу. Больно! Я почувствовала вкус крови.
– Думаешь, – спросил он, – если я к тебе неравнодушен, значит, буду с тобой слаб?
– Нет, хозяин, – выдавила я.
На меня падала тень от рабского кольца. Рядом на полу лежала прикрепленная к кольцу цепь и ошейник.
Он приладил тяжелый ошейник мне на шею поверх легкой стальной ленты – приковал меня к кольцу в ногах ложа. Рука его коснулась моего тела.
– Я вижу – ты будешь сильным со мной, хозяин.
– Ну и дурак же я, – процедил он, – вбил себе в голову земную девку.
– Я одного хочу – любить тебя, служить тебе, хозяин.
– И все же ты хороша.
– Девушка благодарна хозяину, если он считает ее привлекательной.
– Так ты выбрала бы рабскую долю? – вспомнил он.
– Да, хозяин.
– Шлюха.
– Да, хозяин.
– Решать все равно буду я.
– Да, хозяин.
– И я решил…
– Да, хозяин, – произнесла я с мольбой.
– …что ты – моя рабыня.
– Да, хозяин! – вскричала я и забилась в его руках в самом неистовом, чудовищном экстазе, какой только доводилось испытать когда-либо женщине, в рабском оргазме, доступном лишь той, кем поистине обладают.
– Как могу я так любить тебя, – спросил он, – если даже не владею тобой по-настоящему, если ты не до конца моя?
– Не знаю, хозяин.
Клитус Вителлиус признается в любви к рабыне! Надеюсь, он не станет меня бить.
Схватив меня за волосы, он оттянул к мехам мою голову.
– Мужчина может любить только ту женщину, которая принадлежит ему, принадлежит по-настоящему. Иначе он лишь одна из сторон в контракте!
– А женщина, – добавила я, – может любить лишь того, кому по-настоящему принадлежит.
– Кому ты принадлежишь, рабыня? – спросил он.
– Тебе, хозяин, – ответила я.
– Твои слова приятны мне, рабыня.
– Освободи меня! – поддразнила я его.
– Хочешь плетки?
– Нет, хозяин, – вдруг испугавшись, поспешно заверила я. Он – хозяин. Может делать со мной что хочет.
– Проси о свободе, – разрешил он.
– Пожалуйста, освободи меня, хозяин!
– Нет, – он рассмеялся. – Не освобожу. Ты останешься моей рабыней.
Я закрыла глаза. Когда-то там, на Земле, меня звали Джуди Торнтон. Я училась в небольшом, но престижном колледже. Специализировалась по словесности. Писала стихи. Была популярна среди студентов. Теперь я всего лишь рабыня по имени Дина, с клеймом на теле, беспомощно замирающая в руках хозяина. А Элайза Невинс, моя былая соперница! Теперь и она носит ошейник. Интересно, так ли счастлива она в объятиях своего хозяина, как я – в объятиях своего? Она изучала антропологию. Осознала ли она теперь по-настоящему – пожалуй, впервые – природу рабства? Наверно, хозяин научил ее, что это такое.
Тая от наслаждения, я нежилась в объятиях Клитуса Вител-лиуса.
Я открыла глаза.
– Девушке не будет позволено хотя бы иногда высказывать свое мнение?
– Может быть, время от времени, – ответил Клитус Вителлиус, – на коленях у моих ног.
– Ты чудовище, хозяин!
И снова – его тело, снова он раскинул в стороны мои ноги.
– Ты груб, хозяин! – не сдержала я упрека и тут же испуганно добавила: – Прости, хозяин!
Он не ударил.
Я задрожала, принимая это властное мужское тело, отдаваясь, упиваясь этой сладостной, свирепой, напористой лаской.
О, он знает множество способов овладеть женщиной, и, что бы ни делал он со мною, я должна беспрекословно покоряться.
За окнами на мостах послышались голоса. Наступало утро.
– Ты такой ненасытный, хозяин, – сжимая его в объятиях, простонала я.
– Ни здоровья, ни силы своей не стыжусь, – ответил он. Достойный ответ. Ответ горианина, объясняющего очевидное невежественной рабыне-землянке. – А между прочим, ты и сама – весьма похотливая сучка! Стыдишься ли ты этого?
– Больше не стыжусь, хозяин.
– Значит, ты полна жизни, эмоционально свободна, – сказал он. – Это – признак бодрости, душевного здоровья, раскрепощенности.
Здесь, на Горе, я обрела свободу, хоть отныне мне суждено носить ошейник. Странно: в ошейнике – и свободна! На самом деле именно тогда, еще до ошейника, я и была рабыней, узницей противоестественной, извращенной, механистической цивилизации, жертвой культа воздержания.
– Может, эмоционально я и свободна, – рассмеялась я, – а вот физически – вряд ли.
– Верно, – согласился он и, подтянув меня за цепь, снова опрокинул на спину на мехах в изножье ложа.
