Гай Кей - Песнь для Арбонны
— Сколько это человек? — Этот вопрос задал Фальк, это были первые слова, произнесенные ее братом, и, что характерно, касались самого прозаичного из всех аспектов происходящего.
— Полторы тысячи или чуть больше. Почти все хорошо обучены. — Это ответил Тьерри де Карензу, единственный, кто попытался помешать уходу Уртэ. Это был очень большой отряд, и Розала достаточно долго прожила в Арбонне и знала почему: в результате двух десятилетий стычек между Талаиром и Миравалем оба герцога собрали вокруг себя значительные силы воинственных коранов. А сегодня утром эта имеющая глубокие корни вражда стоила Арбонне половины этих людей.
— Понятно, — тихо ответил Фальк. Ее брат не был склонен развивать свою мысль. В этом не было необходимости; все присутствующие в этом зале понимали последствия ухода от них Уртэ. — Вы собираетесь его арестовать? — спросил Фальк.
Ему никто не ответил. Бертран уставился в окно, явно потрясенный. Розала видела, что канцлер Робан прислонился к стене, словно отчаянно нуждался в опоре; он был бледен как мел. Так же выглядели многие в этом зале. Только графиня, маленькая, несгибаемо прямая, сохранила самообладание.
Розала откашлялась:
— Он действительно будет держаться в стороне? — спросила она. Ей это казалось невероятным, и все же каким-то ужасным образом, одновременно предопределенным судьбой. Почему-то она повернулась к Ариане де Карензу, задавая этот вопрос.
Ариана тоже была бледна. Тонким голосом, так не похожим на ее обычный резкий, приказной тон, она ответила:
— Боюсь, что да. Если не сделает чего-нибудь похуже.
— Это несправедливо! — быстро возразил ее муж, резко взмахнув рукой. Тьерри де Карензу качал головой. — Он не предатель.
— Нет? — Это слово произнес Блэз. По-прежнему этим внушающим легкую тревогу новым, сдержанным тоном. — Как вы назовете человека, который поступает так, как только что поступил он, независимо от того, какую дорогу он выберет потом?
Это был справедливый вопрос, — пусть и резкий. Именно об этом спрашивал Фальк. Ответ легко было дать: такого человека называют предателем.
Розала взглянула на брата и увидела, что он в упор смотрит на нее впервые за это утро. В его глазах, точно таких же, как у нее, она прочла тот же ответ. Если бы это было в Горауте, внезапно подумала она, Уртэ де Миравалю никогда не позволили бы покинуть этот зал живым.
В этой мысли было нечто очень страшное. Она начала понимать часть той цены, которую Арбонна платила за свои свободы и за свою тонкую изысканность.
Розала спрашивала себя, сколько еще придется заплатить.
И именно в этот момент, вспоминала потом Розала, раздался стук в дверь, стражники открыли ее и впустили двух измученных, покрытых дорожной грязью трубадуров с посланием с острова Риан. В этом послании говорилось, что верховной жрице было послано богиней видение о битве у озера Дьерн.
Глава 17
Такое же послание принес другой гонец на остров посреди озера в то же самое утро. Лиссет, которая, разумно это или нет, все-таки не уехала на зиму домой к матери, услышала эту новость, когда пришла по зеленой траве в столовую на завтрак.
Они не слишком удивились. Они знали, что армия Гораута, вероятно, явится к ним. Этот остров был самым почитаемым святилищем Риан на севере Арбонны, а к этому времени все знали, что воины Гораута выступили в крестовый поход во славу бога. Не имело значения, что Коранносу здесь тоже поклонялись. Если бы такие вещи имели значение, с горечью подумала Лиссет, тогда жрицы, дети и те, кто пытался их защищать, не сгорели бы и не лежали сейчас мертвыми.
Она отошла немного в сторону от кучки взволнованно беседующих священников и жриц. Нелегко найти уединение на тесном островке, и как ни удивительно для человека, ставшего взрослым среди тесного общения в мире трубадуров, ее в последнее время привлекало одиночество. Точнее, с той ночи, когда она убаюкала Блэза Гораутского детскими колыбельными, а потом вернулась из его спальни обратно в гостиницу вместе с Алайном. Тем не менее она уже не ощущала ни смятения, ни острой боли. Они остались позади, когда наступила зима. Камень издает плеск, ударяясь о воду, думала Лиссет, стоя на этом самом берегу в тот день, когда приплыла сюда в конце осени, но не издает совсем никаких звуков, погружаясь глубоко на дно озера. Вот что она чувствует, решила Лиссет, или чувствовала, пока не началась война с ее тревожными сообщениями о смертях и кострах, и мысли о личных делах стали казаться пустячными и совсем исчезли.
Она смотрела через неспокойные воды озера Дьерн, мимо камней Талаира медового цвета на северном берегу и дальше, мимо травы в долине, на зимние виноградники и лес, виднеющийся вдалеке. Откуда-то оттуда приближалась армия, с топорами, мечами и факелами, и над ними на пиках плясали отрубленные головы. Те, кому удалось убежать на юг, спасаясь от ярости Гораута, принесли рассказы о подобных ужасах.
Лиссет сунула руки в складки куртки, которую ей подарила Ариана де Карензу. Утро выдалось холодным, сверкающим, как алмаз, резкий ветер заставлял столбы дыма клониться в сторону юга. Воздух был свежим и чистым, и она далеко видела. На западе, когда она повернулась, массивные камни арки Древних ясно вырисовывались в конце аллеи стройных вязов. Лиссет ненавидела эту арку. Ненавидела с того момента, когда впервые увидела ее много лет назад: в ней запечатлена слишком гнетущая мощь, неоспоримое искусство скульптора было целиком посвящено задаче ясно выразить его жестокую идею. Сейчас эта арка напоминала Лиссет каждый день о том, что надвигалось.
Она была бы в большей безопасности дома, она это понимала. Вторгшаяся армия еще долго не сможет добраться до Везета, а если до этого дойдет, — известная жонглерка может сесть на корабль, и ее с радостью примут в Портецце или в Аримонде.
Эта последняя мысль промелькнула так быстро, что Лиссет не успела ее серьезно обдумать. Даже когда стало ясно, что лестное предложение, которое они с Алайном приняли — зимовать на острове Риан, — привело их прямо на тропу смерти, Лиссет знала, что не уедет.
Она могла привести причину, если бы ее кто-нибудь спросил, но никто не спрашивал. Однако именно песня Рамира в Люссане на осенней ярмарке больше, чем что-либо другое, определила ее нынешние чувства. Если ей суждено сыграть роль, любую роль в это ужасающее время, то она не в том, чтобы прятаться на юге у моря или спасаться бегством по воде. Воображаемый камень внутри ее, бесшумно погружающийся, словно сквозь темную, стоячую воду, тоже, возможно, имел к этому отношение. Она бы признала это; обычно она была честной перед собой, а самая острая боль уже утихла. Прошло несколько месяцев после ярмарки в Люссане; Лиссет даже не знала, где находится Блэз. Теперь про себя она звала его по имени. Ведь хотя бы это можно было себе позволить?
