Андрей Валентинов - Рубеж
Шла.
По трупам.
Порог, лестница — широкая, бесконечная, в ворсе ковра тонут босые ноги.
…Трое в темном аксамите. На головах — венцы медные, в руках — не поймешь: не шабли, не шпаги. И не мечи даже. В глазах — глухой ужас.
~ Рассыпься! Рассыпься! Даже не улыбнулась Ярина-Смерть. Отбила ладонью бессильную сталь.
Протянула руку…
— Рассыпься! А-а-а-ай!
Двое не соблюли чести — вниз по лестнице покатились, венцы медные теряя. Третий остался — глядел, не мигая, пока жив был. Недолго глаза пялил, пан зацный!
Выше!
А вот и еще один — в черном железе, с тоже с венцом — серебряным.
Щит выставил — один венец виден. Пробила рука щит.
Мучить, на куски рвать, как тех, в подземелье, не стала — натешилась.
Просто сжала пальцы на горле. Треснул металл доспеха — и позвонки хрустнули.
— Князя! Князя спасайте!
Крик долетел, отразился от гулких сводов. Покачала головой Ярина-Смерть. Поздно, панове, ой поздно! То раньше спасать требовалось — когда его мосць Сагорский беззащитную девку плетьми полосовал да ублюдкам своим сильничать велел!
Теперь — поздно!
Коридор — широкий, словно зала. Парсуны на стенах, канделябры ярым золотом сверкают. Эге, а это кто? Никак Гринь? Ну, здоров будь, иуда! Помнишь Калайденцы, хлопец?
Или забыл?
Белыми были глаза чумака Кириченки, байстрюкова брата. Не на нее смотрел, не в сторону — в себя. И шаблю не вынул — стоял, белыми глазами светил. А как подошла Смерть, шевельнулись бескровные губы.
— Убей, Ярина Логиновна! Освободи! Мочи нет! И опустилась рука. То ли вспомнила Смерть, как чумак хворую девку на закорках волок да травами отхаживал, то ли не пустило что-то…
… Словно донеслось из бесконечной дали, из-под самых холодных звезд:
— Не надо! Не надо. Несущая Мир!..
Прошла мимо. Отвернулась. И услышала тихое, безнадежное:
— Освободи! Все одно — жизни не будет!
Улыбнулась Ярина-Смерть треснувшими, кровью текущими губами. Эх, хлопче, у тебя ли одного? Улыбнулась — забыла.
Коридор, на парсунах — паны пышные в шелках да аксамите. На всех — венцы золотые, руки — на крыжах, кто-то меч вынул… А не сойдете ли с парсун, панове? Молчат! Чуют!
У дверей двустворных, белых, с накладными золотыми штуками, ее ждали. Не стража, не паны с венцами — старый знакомый. Нос из морщин торчит, худая ручонка вперед тянется…
И ты тут, гриб-поганка? Ай, славно!
Дрожала чаклунская рука, воздух знаками черкала. И губы дрожали, молитву творя. Или не молитву. Кто ведает, какого беса кликал поганый старик?
— …Пятым небом золотым, и шестым — смарагдовым, и седьмым — белого огня!..
Словно ветерком повеяло — легким, прохладным. Повеяло — да отпустило.
— Ну что, колдун, помогли тебе твои бесы? Или опять иголку достанешь?
Хрустнула ручонка, дернулась челюсть. Поморщилась Смерть гадливо, сжала пальцы…
Утробный вой смолк, стоном сменился. А после и стон затих. Язык оторванный кровавой пиявкой о белый мрамор шлепнулся. Полетели краснее брызги.
— А вот тебе моя виза, кат! Заждались тебя в пекле!
Переступила через дергавшееся последней мукой тело, легко тронула дверь.
— То открывай, кнеже!
Зала — не зала, но и, считай, не горница. Большая, круглая, окна высокие, стекла в свинцовых переплетах. У стен — цветастые штандарты, на стенах — зброя каменьями светит.
Кнежа узнала сразу, хоть и видела однажды — когда ее, по рукам да догам связанную, в подземелье волокли. Рядом с паном Мацапурою стоял тогда кнеж. Стоял, на нее брезгливо косился.
Со свиданьицем, ваша милость! Не побрезгуешь ли теперь?
У высокого кресла встречал ее кнеж. На том кресле — венец золотой, и на кнежском красном плаще тоже венец — парчой заткан.
И красным пламенем горел камень на тяжелом перстне. Горел, подмигивал.
— Ну, добридень, ясно утречко!
Не спешила Ярина-Смерть. Посмотреть хотела. Потешиться. Как те, что ее тело терзали.
Рад ли гостье, кнеж?
Не было страха в черных глазах кнежа Сагорского. Только лицо белым стало, да пальцы дрогнули, прежде чем на крыж меча лечь.
— Нам надо поговорить… побеседовать, господа Загаржецка! Весел был смех панны сотниковой.
— Ой, надо, ваша милость! Ой, надо!
И вновь не дрогнул кнеж. Твердо смотрел.
— Вы совершаете ошибку, госпожа Загаржецка. Вы — марионетка… кукла… орудие в чужих руках. Если вы еще человек — остановитесь!
Покачала головой Ярина-Смерть. Ближе шагнула. Сжались белые пальцы на крыже, но не вынул меча кнеж Сагорский. Лишь двинул пальцем, камня красного на перстне коснулся.
И вновь вспыхнул камень кровавым светом. Вспыхнул, подмигнул.
Погас.
— Они… те, кто послали вас, хотят оставить государство без управления. Сейчас критический… опасный момент… время. Если погибну я, погибнут все. Десятки тысяч людей!
Вздохнула Смерть. Вот и о людях вспомнил! Теперь о Боге самое время подумать, нехристь проклятый!
— По отношению к вам была допущена несправедливость… жестокость. Но у меня не было выбора, госпожа Загаржецка! Вы отказались сотрудничать… помогать. Когда речь идет о спасении страны… мира… я не могу выбирать средства!
Говорил, а сам перстень гладил. Горел перстень, подмигивал. Словно чей-то глаз на незваную гостью пялился.
Ярина лишь головой покачала. Ой, нехороший перстень у тебя, твоя милость! А камень — словно с цепи зацного паны Мацапуры, дьявола Клятого!
Даже зашипела она, о Диком Пане вспомнив. Зашипела, ближе подошла.
— Нашему миру грозит беда… опасность. Единственный выход — эва. куировать… вывезти население… жителей. Рубежи закрыты, мы можем пробраться только в ваш Сосуд… мир… землю…
Губы двигались, а глаза молчали. И поняла Ярина — время тянет кнеж не зря — что-то знает. То, что ей неведомо.
Скорей!
Еще ближе подошла. И — отшатнулся владыка Сагорский. Спиной к креслу под венцом золотым стал. Руку поднял — ту, что с перстнем кровавым.
Ай, кнеж Сагорский! Что за перстень потворный!
— Теперь я понимаю, госпожа Загаржецка. Меня обманули. И не только меня. Они обещали… Обещали спасти мой мир. Потом — обещали показать путь в ваш Сосуд… землю. Они сказали, что надо спешить, что вас следует допросить пожестче… пострашнее. А потом превратили вас в Глиняного Шакала!
Складно лилась кнежья речь, но не поверила Ярина. Да и верить не хотела. Не в словах кнежских правда была — в глазах. Твердо смотрели глаза.
Без страха.
— Поэтому вы должны остановиться… одуматься. Они могут уничтожить и ваш мир… Сосуд.
Голубой сталью сверкнул меч, холодной змеей взвился. Все рассчитал кнеж — подпустил на полтора шага, как раз на длину клинка. Жадно блеснул клинок, по крови людской изголодавшийся — по крови, по мясу, по жилам. И ни медь не остановит его, ни железо, ни грань алмазная…
