Александр Меньшов - Железом и кровью
Они медленно закружились в смертельном танце.
Не думал, что в крепости придётся вгрызаться в каждую пядь земли. Мятежники не думали сдаваться. Они десятками гибли, но и с нашей стороны умирало не меньше.
Какая глупость эта война. Сколько здоровых и крепких парней отдали жизнь… а за что?
Я вдруг вспомнил Бориса Северского: сколько воевал против Империи за свою родину, за Лигу. А теперь вот враг. Как и Коска. И прав ли сейчас Бернар? Мне так не казалось.
— Ты за что бьёшься? За предателей? Ренегатов? — напутствовал Егор.
— За правду.
— И я за неё. За правду-то. Как на Святой Земле, на Асеэ-Тепхе. Помнишь?
— Помню. Но сегодня она, видно, у нас с тобой разная.
— Разная, — согласился Егор. — Как там говорят: «Правда на стороне сильного».
— И то верно, — криво усмехнулся Коска. — А сила-то за нами. И правда с нами. Хоть сегодня побеждаете и вы.
— Ты о жонке подумай, — уговаривал Егор товарища. — О детишках своих.
Лицо Коски перекосилось:
— А я о них каждый день думаю! Когда со Святой Земли вернулся, гляжу, а нету моего дома. Зайцев, сука, из этих, из новых, решил, что я всё равно уже не жилец. Мол, назад не вернусь. Выгнал моих на улицу всеми правдами и неправдами. И это зимой. В самый мороз. И никто из Тыняновки им приюта не дал. Никто не заступился. А я там кровь проливал. За них… Суки!
Егор резко закрыл себе глаза ладонью.
— Прости, брат, — глухо проговорил он. — Я не знал.
— Да ничего, дружаня. Я понимаю. Давай покончим с этим, побыстрее.
Егор отнял руку и смахнул навернувшиеся слёзы. Солдаты вокруг опустили мечи и сразу как-то погрустнели. Каждый из них сейчас подумал о своей семье, своих близких.
Коска сделал выпад, который Егор легко отразил. Видно было, что первый не очень старается.
— Слушай, брат, поехали со мной.
— Куда? — глухо спросил Коска.
Я увидел, что он ранен. По левой кисти медленно стекала тонюсенькая струйка крови.
— Ко мне в Сопотово.
— Дуралей ты, Егорка. Никак не поймёшь.
Коска снова сделал выпад. Но в этот раз уже без баловства. Егор с трудом парировал, и они вступили в серьёзное противостояние.
Я не стал его досматривать: мне сегодня и без того хватало зрелищ. И потому приказал спускаться вниз на двор. Всё равно по стене дальше прохода не было: одно из ядер катапульты повредило её. И нам, хочешь-не-хочешь, придётся пробираться к башне через открытый двор.
— Куда? — преградил нам дорогу молодой парень.
Наткнувшись на мой взгляд, он туже отпрянул, и, словно оправдываясь, произнёс:
— Не велено дальше никого пускать.
— Почему? — сухо спросил я.
— Да сейчас сигнал подадут и флотские начнут обстреливать внешнюю стену Орешка.
Я посмотрел вперёд: на широкой площади, где были разбросаны какие-то бочки, поломанные телеги, солома и прочее, было тихо. На стенах виднелись скрывающиеся за каменными зубцами фигуры мятежников.
— Та-а-ак, — потянул я. — Когда начнётся?
— Да скоро, — пожал плечами парень.
— Успеем, — уверено проговорил я и направился к левому краю площади. Нам надо было пересечь её и, взобравшись по широкой лестнице, подняться к Сухарной башне.
Лестница была усеяна трупами. Мы осторожно поднимались верх, стараясь не поскользнуться на ступенях, густо укрытой липкой кровью. Наверху слышались звуки боя: звенели скрестившиеся клинки, кто-то злобно матерился, другие орали от боли. Что-то глухо рухнуло на пол, и тут же вниз покатилась голова.
— Что это? — испугано, прошептал кто-то за спиной.
Я сделал ещё пару шагов и выглянул: наверху четверо ратников пытались атаковать грязного мятежника. Его лоб был рассечён и по щекам катились несколько струек крови. Казалось, что он не ощущал этого и самозабвенно рубился с солдатами. Действовал он быстро и очень профессионально, даже не смотря на свои годы. Судя по всему, ему было уже под пятьдесят.
Не прошло и минуты, как он зарубил всех нападавших. Я успел подняться вверх и стал наизготовку. Первосвет выскочил следом и тут же встал, как вкопанный. Его товарищи остановились на лестнице.
— Да это же… это же Иверский! Иван Иверский! — узнал человека один из ратников.
Я выставил вперёд фальшион и в два шага добрался до мятежника. Рана на голове и столь долгий бой с превосходящим числом, ослабили его, но всё равно Иверский был опасен. Он быстро без какой-либо разведки начал атаку, но мой уверенный финт его обезоружил, а второй удар «яблоком» меча в скулу, отправил его на каменный пол.
Подняться Иверскому было уже тяжело. Он глубоко и натужно дышал, пытаясь придти в себя.
— Сука! Предатель! — к раненному рванулся какой-то солдат.
Он уже замахнулся мечом, как я выскочил вперёд и преградил ему путь.
— Стоять! — крикнул так, что по каменным галлереям пронеслось громогласное эхо. — А ну назад!
— Да ты что? — солдат набычился и чуть подступил ко мне.
Я продемонстрировал знак Сыскного Приказа.
— Отойди назад.
— Ты нам тут не указчик, — подал кто-то голос.
— Кто тронет этого человека хоть пальцем…
— И что? — вперёд выступил рыжебородый ратник с изорванными на коленке кожаными штанами.
— Тому я лично отрублю голову.
— Что? — рыжебородый оттолкнул в сторону своего товарища и стал прямо передо мной.
Первосвет растерянно стоял у стены и крутил головой, глядя то на меня, то на ратников.
— Да он тут столько человек угробил! — продолжал рыжебородый.
— Он мой пленный. Я его обезоружил…
— Да пошёл ты в…
Закончить ему не дали. Один из солдат отдёрнул его назад и слегка заискивающе улыбнулся.
— Извините его, господин Бор. Сами понимаете, что в пылу битвы мы не очень себя контролируем.
Тут я услышал, как рыжебородому прошептали про то, что перед ним матёрый убийца по прозвищу Головорез.
«Он столько людей кончил, что тебе до него…» — но закончить говорившему рыжебородый не дал.
— А я его не боюсь. Имел я в виду их Сыскной Приказ… Я на Святой Земле и не таких повидал! Да и что он тут один против нас сделает? Ты, Василий, зря перед ним тут стелешься. Голову ему с плеч…
— Заткнись, придурок! — оттолкнул в сторону ратника тот солдат, что извинялся передо мной. Я понял, что именно его рыжебородый назвал Василием. — Пошёл отсюда!
Иван Иверский стоял на коленях, держась одной рукой за левый бок. Его разбитое лицо не выражало ничего, кроме огромной усталости. Кажется, ему было уже всё равно, что с ним сейчас могут сделать.
— Первосвет, — крикнул я, — свяжи его. А ты, — тут я обратился к Василию, — отвечаешь за него своей головой. И тебе лучше поверить в то, что ты отвечаешь именно головой. Своей.
