Елена Грушковская - Великий Магистр
— Оно кажется таким спокойным… Но это спокойствие обманчиво. Хоть я и не достойный, но чувствую опасность. Позвольте мне вас сопроводить до центра, Гермиона. Я не могу допустить, чтобы с вами что-то случилось.
— Что со мной может случиться в воздухе? — возразила я. — Кроме того, я не собираюсь лететь одна, я дождусь мужа, и он сопроводит меня.
Я остановилась посреди двора. Альварес, похоже, не намеревался отставать от меня: он встал рядом в позе футболиста во время пробивания пенальти, прикрывая сцепленными руками пах. Двор был освещён только окнами замковых покоев, сырой песок скрипел под каблуками, в воздухе пахло весной и тревогой.
— Хорошо, я подожду его с вами, — сказал Альварес. — Только чтобы убедиться, что вы летите не одна.
— Что за надобность, — хмыкнула я.
— Вам так неприятно моё общество? — спросил он, и в его тоне мне почудилась грусть.
— Просто не понимаю, какое вам до меня дело, господин Альварес, — ответила я.
Альварес помолчал, опустив глаза, потом сделал своей охране чуть заметный условный знак, и они немного отошли, обводя пустыми и цепкими взглядами стены замка и тёмное небо. Они, конечно же, слышали всё, но не слушали — вот такая иллюзия приватности.
— Гермиона, мне ничего не нужно, — проговорил Альварес тихо. — Просто хотя бы скажите: вы не ненавидите меня?
Честно признаться, меня напрягал этот разговор. Альварес был каким-то странным, выглядел неважно, но взглядом просто испепелял меня. Он не сводил с меня глаз всё совещание, так что мне то и дело становилось неловко, но там, в присутствии Авроры и всех остальных, в деловой обстановке совещания, это было легче перенести, а сейчас, один на один с ним и в окружении его охраны, я вновь чувствовала себя как в западне. Эти его вопросы… Говорить с ним по душам мне не хотелось, но в то же время я чувствовала, что его и впрямь волнует то, о чём он спросил. Выглядеть смущённым и неуверенным в себе ему было очень не к лицу, и он это чувствовал, а потому от него исходили потоки досады и злости — на себя, на меня, да и на весь мир.
— Послушайте, если вы не умерите всю злость и негатив, которым вы сейчас переполнены, мне придётся попросить вас покинуть меня, — сказала я. — С вами рядом просто невозможно находиться.
Он покусал губы, глядя по сторонам, а потом ответил глухо:
— Рад бы… Рад бы излучать свет и радость, но не могу. Это измучило меня, ничего не могу с собой поделать. Впрочем, вам это не нужно, зря я начал этот разговор. — Альварес болезненно поморщился и отвёл взгляд. — Этому нельзя помочь. Видно, так уж суждено… Простите меня.
— Я не держу на вас зла, — сказала я.
Он горько улыбнулся.
— Но я вам неприятен. И осознавать это для меня пытка. Я привязался к вам, Гермиона… Сознательно не употребляю слово "люблю", потому что вы ему не поверите. Я думаю о вас постоянно. Я знаю, я сам всё испортил… Сам во всём виноват.
— Винить некого, Мигель, — ответила я. — Просто изначально нам было не по пути.
— Это ваша паутина сказала вам об этом? — усмехнулся он. И добавил задумчиво: — Надо же… Вы назвали меня по имени.
— Ну, так и вы меня называете по имени. — Зачем я ему улыбнулась? Глядя со стороны, можно подумать, будто я с ним флиртую.
Похоже, улыбку он воспринял как разрешение снова тискать мою руку. И надо же было как раз в этот момент появиться Цезарю!
Всё кончилось так, как и должно было кончиться. Альварес с охраной деликатно удалился, а Цезарь немедленно закатил мне сцену ревности и улетел… без меня. Я осталась одна в сумрачном дворе, усталая, голодная, с вирусом в организме и с чувством невыносимой, беспредельной пустоты в душе…
Плакать хотелось, да разве слезами тут поможешь?..
На плечо мне опустилась рука.
— Ты чего тут?
Это была Аврора. Казалось, что седина в её волосах светилась сама собой — мягким серебристым светом, создавая вокруг её головы ореол… Нет, это была просто особенность ночного зрения достойных, которым я обладала. Сегодня Аврору посетило что-то новое, какое-то озарение, и оно всё ещё сияло в её глазах. Я спросила:
— Что ты подразумевала под словами "договориться с вирусом"?
Она улыбнулась.
— В этом нам ещё предстоит разобраться. — И вдруг поморщилась. На мой вопросительный взгляд она ответила: — Да что-то поясница ноет… — И добавила с усмешкой: — Видно, к перемене погоды.
— 16.12. Онкоцентр
Повлиял ли вирус на способность достойных к целительству? Как выяснилось, нет, хотя расход сил на исцеление стал ощущаться заметнее, чем раньше. Если раньше мы вообще не чувствовали, что тратим их на что-то, то сейчас и голова кружилась, и коленки подкашивались. Приходилось долго восстанавливаться. Как долго? Излечил две-три раны или одну болезнь — отдыхай полдня. Вот такой расклад.
А раньше этого отдыха почти и не требовалось.
Сумрачным вечером, полным весенней зябкой сырости, группа из двенадцати достойных спустилась на крыльцо онкоцентра. Это было огромное белое здание, похожее на слоёный торт: слой взбитых сливок, слой шоколадного бисквита… "Шоколадным бисквитом" были окна, а "взбитыми сливками" — стены. А над ними — тревожное небо в тучах.
Большой светлый холл, чистые жёлтые коридоры и мы — странные воинственные фигуры в чёрной форме и высоких ботинках. На вопросы персонала: "Кто вы?", "Вы к кому?" — шедший впереди Алекс ответил:
— К людям.
Он оглянулся на меня, я кивнула, и двенадцать пар высоких ботинок зашагали дальше по коридору. Наше психическое воздействие делало своё дело, даже когда мы его целенаправленно не применяли: оно работало сейчас, так сказать, в фоновом режиме, на минимальной мощности, достаточной для того, чтобы привести окружающих в состояние лёгкой заторможенности. Нас провожали удивлёнными, настороженными взглядами, но не решались останавливать и препятствовать этому странному вторжению. Только какая-то сестричка осмелилась подскочить к нам с требованием надеть бахилы, и Алекс хотел её проигнорировать, но я сказала:
— Порядок есть порядок.
Мы надели предложенные нам бахилы и пошли дальше.
Коллега Вики лежала в четырёхместной палате. Энергичная линия губ, складочки по бокам рта, бандана на голове. Я подержала над ней ладонь: опухоль в мозгу, неоперабельная, до конца — максимум два-три месяца. Женщина открыла глаза и увидела нас, но не испугалась и не удивилась, просто смотрела пустым, отсутствующим взглядом. Её соседки по палате приподнялись на койках, поглядывая на нас с недоумением, и Алекс сказал:
— Не бойтесь. Мы пришли, чтобы вылечить вас.
Наверно, эти слова звучали слишком фантастично, чтобы им верить. Одна из больных сказала:
