Александр Волков - Пришелец
— Что ты туда уставился, Са-Ку? — приглушенным голосом спросил Толкователь. — Хочешь попробовать?
Толкователь потрогал осведомителя за плечо и, нашарив в прохладной каменной нише маленький рыбий пузырь, наполненный отцеженным и охлажденным зельем, протянул его Са-Ку. Но вместо того чтобы с благодарностью взять с ладони Толкователя тугой прозрачный мешочек, увенчанный полой, остро отточенной птичьей костью, осведомитель пальцем подманил к себе Толкователя и безмолвно указал ему на золотую пластинку, в которой теперь отразился татуированный горбоносый профиль Верховного. Толкователь Снов судорожно стиснул сухими пальцами морщинистую шею осведомителя, но в тот миг, когда он уже был готов отбросить его обмякшее тело в железные объятия нэвов, отражение Катун-Ду повернулось лицом к Толкователю и посмотрело ему в глаза острым пронзительным взглядом.
— Так это ты, везде ты! — яростно прошипел Толкователь и, отпустив шею Са-Ку, швырнул в пластинку тяжелый ком влажной глины. Но липкая грязь соскользнула с золотой поверхности, как вода с птичьего крыла, вновь открыв лицо Верховного, слегка искаженное гневной надменной усмешкой. Тогда Толкователь вскочил и, выдернув из-за пояса одного из подступивших нэвов кривой кинжал, бросился к стене, пытаясь дотянуться до края пластинки острием клинка. Но пластинка была укреплена под самым потолком, и для того чтобы достать ее, Толкователю пришлось вывернуть один из камней очага и, обжигая и пачкая ладони, подкатить его к стене. Сделав это, Толкователь застопорил шаткий овальный булыжник мелкими камешками, вскочил на него и, переступая с ноги на ногу, поддел острием край пластинки и со звоном сковырнул ее. Золотая плитка косо скользнула по локтю Толкователя и ударилась о глиняный край бадьи с булькающим зельем. Глухой треск и шипение углей не заглушили предсмертного вопля осведомителя, и когда Толкователь спрыгнул с камня, все было кончено: над сипящими углями косо торчала расколотая бадья и сквозь слабо озаренный настенным факелом чад виднелись силуэты нэвов, опускающих тело Са-Ку на дно каменной ниши. Он хотел было крикнуть, остановить их, но, поняв, что уже поздно, отыскал на каменном полу тугой продолговатый мешочек и, на ощупь проткнув птичьей костью вздутую жилу под локтем, пальцами выжал содержимое рыбьего пузыря в ее упруго пульсирующую полость.
Подъем по крутым ступеням, устланным измочаленными тростниковыми циновками, был тяжел для утомленного долгим переходом падре, и он с легкой завистью и грустью смотрел, как легко, почти без всяких усилий, одолевают подъем к вершине пирамиды Дильс и Свегг, как развевается впереди белая шелковая блуза Нормана, как Янгор и Сконн высоко, почти до подбородка, вскидывают узловатые колени кривых жилистых ног. Следом за ними, слегка поддерживая Тингу под руки, поднимались Эрних и Бэрг, и когда тень молодой женщины ложилась на высокую вертикальную грань ступени, падре казалось, что ее живот выдается вперед чуть больше обычного.
Последнюю треть пути Тинга проделала верхом на одной из трех оставшихся лошадей — две другие были навьючены поклажей, — и когда усталая процессия вошла в Город, неистово пляшущая и орущая уличная толпа вдруг словно остолбенела при виде всадницы. Бэрг, ведший лошадь под уздцы, остановился и потянулся к пистолету, но в следующий миг весь этот раскрашенный, оперенный и не вполне трезвый сброд шатко, вразнобой повалился на булыжные мостовые, испуганно глядя исподлобья на двухголовое четвероногое существо, прикрывавшееся от палящего солнца широким зонтом из пальмовых листьев. Процессия двинулась дальше, переступая через вытянутые руки и с влажным хрустом топча свежие стебли болотного тростника, устилавшие широкую прямую улицу до самой Центральной Площади.
Норман впервые видел так причудливо построенный город: узкие переулочки, разделявшие приземистые глиняные короба с маленькими квадратными окошечками, отвесную скалу, весь ступенчатый склон которой лохматился от бесчисленных циновок, кое-как прикрывавших жалкие каморки, лепившиеся друг к другу наподобие пчелиных сот. По правую руку вдоль всей улицы тянулась невысокая каменная терраса, где беспорядочно громоздились храмы и капища неизвестных Норману богов и божков, чьи уродливые истуканы охраняли входы в эти языческие святилища. За этим причудливым, курящимся от бесчисленных алтарей пантеоном, высокими узкими уступами поднималась ввысь грань пирамиды с плоской вершиной, увенчанной массивным идолом, богато украшенным неразличимой издалека резьбой. Идол торчал на фоне многоколонного храма, пристроенного к длинному пологому склону гигантской горы, оканчивавшейся широким дымящимся кратером.
Но вид коленопреклоненной уличной толпы был привычен Норману, и его наметанный глаз без особого труда различал среди бесчисленных спин и голов широкий жирный торс лавочника, сухие хрящеватые уши стряпчего, бурую морщинистую шею ремесленника, изрубленные жилистые плечи воина и жидковолосый затылок потрепанной площадной шлюхи. Эрних, шедший рядом и чутко прислушивавшийся к тихому, как шелест листьев, человеческому лепету, коротко переводил Норману смысл этого удивленного и даже несколько подобострастного бормотанья.
— Они впервые видят всадника, — говорил он, рассеянно поглядывая по сторонам, — они говорят, что четыре ноги и две головы могут быть только у каменного истукана, сотворенного руками жреца-каменотеса по образу божества, явившегося ему и только ему в дыму сжигаемой на алтаре жертвы…
— Поди проверь, — буркнул Норман, на ходу раскуривая свою вновь обретенную утреннюю трубку от тлеющего трута. Шечтли, прослышав о том, что Фрай-Мака, или Человек Огня, как они прозвали Нормана, вновь появился и занял свое место во главе бородатых пришельцев, почтительно вернули ему трубку, поместив ее в тяжелый золотой футляр, выстланный чешуйчатой змеиной кожей.
— А эти красавицы, — продолжал Эрних, кивнув на двух густо разукрашенных девиц, сидящих в редкой камышовой клетушке при входе в один из переулочков, — никак не могут решить, какой вид будет у божества, которое появится на свет из чрева женской половины этого чудовища…
— А они не ошибаются? — спросил Норман, удивленно посмотрев на Эрниха.
— Нет, мой командор, — ответил юноша, быстро переглянувшись с Бэргом, ни на миг не снимавшим ладони с кривой рукоятки пистолета.
Но человеческий булыжник по обе стороны улицы оставался неподвижен и почти безмолвен, не считая легких почтительных шепотков, прозрачными бабочками порхающих над прогнувшимися спинами и шишковатыми затылками. Глинобитные домики по левую руку Бэрга бесстрастно созерцали процессию подслеповатыми квадратными окошечками, затянутыми сухими морщинистыми занавесками из змеиной кожи, и лишь налетавший ветерок порой взметал впереди процессии мелкую мучнистую пыль и скручивал ее в узкие белесые воронки.
