Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка

Мы уже оставили свой след, — сказал Ибрагим. Мы уже вошли в учебники истории, к лучшему или к худшему. Вот шанс вмешаться в архивы, нет?

«Что за вещи в нем хранятся?» спросила Виктория. «Только широкие мазки? Или личные наблюдения?

«Все, что угодно,» сказал Ибрагим. «Что на завтрак, если хотите. Как вы проводите часы. Но больше всего меня, конечно, интересует, как мы все здесь оказались».

Полагаю, ты хочешь знать о Гермесе, — сказал Робин.

Я хочу знать все, что ты захочешь мне рассказать».

Робин почувствовал, что на его груди лежит очень тяжелый груз. Ему хотелось начать говорить, выплеснуть все, что он знал, и запечатлеть это в чернилах, но слова замерли у него на языке. Он не знал, как сформулировать, что проблема не в существовании самой записи, а в том, что ее недостаточно, что это настолько недостаточная интервенция против архивов, что она кажется бессмысленной.

Нужно было так много сказать. Он не знал, с чего начать. Он никогда раньше не задумывался о пробелах в письменной истории, в которой они существовали, и о гнетущей полосе очерняющего повествования, против которого они боролись, но теперь, когда он задумался, это казалось непреодолимым. Записи были такими пустыми. Не существовало никакой хроники Общества Гермеса, кроме этой. Гермес» действовал как лучшее из подпольных обществ, стирая собственную историю, даже когда менял историю Британии. Никто не стал бы отмечать их достижения. Никто даже не знал, кем они были.

Он подумал о Старой библиотеке, разрушенной и уничтоженной, обо всех этих горах исследований, запертых и навсегда скрытых от глаз. Он подумал о том конверте, сгинувшем в пепле; о десятках сотрудников Гермеса, с которыми так и не связались и которые, возможно, никогда не узнают, что произошло. Он подумал о всех тех годах, которые Гриффин провел за границей, — о борьбе, борьбе, борьбе с системой, которая была бесконечно более могущественной, чем он. Робин никогда не узнает всей полноты того, что сделал его брат, от чего он пострадал. Так много истории, стертой из памяти.

Это просто пугает меня, — сказал он. Я не хочу, чтобы это было всем, чем мы когда-либо были».

Ибрагим кивнул на свой блокнот. «Тогда стоит записать кое-что из этого».

«Это хорошая идея.» Виктория села в кресло. Я готова играть. Спрашивай меня о чем угодно. Посмотрим, сможем ли мы изменить мнение какого-нибудь будущего историка».

Возможно, нас будут помнить, как оксфордских мучеников, — сказал Ибрагим. Возможно, нам поставят памятник».

«Оксфордских мучеников судили за ересь и сожгли на костре», — сказал Робин.

«Ах, — сказал Ибрагим, сверкнув глазами. Но ведь Оксфорд теперь англиканский университет, не так ли?

В последующие дни Робин размышлял, не было ли то, что они почувствовали той ночью, общим чувством смертности, сродни тому, что чувствуют солдаты, сидя в окопах во время войны. Ведь это была война, то, что происходило на этих улицах. Вестминстерский мост не обрушился, пока еще нет, но аварии продолжались, а дефицит становился все хуже. Терпение Лондона было на пределе. Общественность требовала возмездия, требовала действий, в той или иной форме. И поскольку парламент не проголосовал бы против вторжения в Китай, они просто усилили свое давление на армию.

Оказалось, что гвардейцам приказано не трогать саму башню, но при первой же возможности им разрешили целиться в отдельных ученых. Робин перестал выходить на улицу, когда свидание с Абелем Гудфеллоу было прервано винтовочной стрельбой. Однажды окно разбилось рядом с головой Виктории, когда она искала книгу в стопках. Все они упали на пол и на руках и коленях поползли в подвал, где их со всех сторон защищали стены. Позже они нашли пулю, застрявшую в полке прямо за тем местом, где она стояла.

Как это возможно?» — спросила профессор Крафт. «Ничто не проникнет в эти окна. Ничто не проникает сквозь эти стены».

Любопытствуя, Робин осмотрел пулю: толстая, деформированная и неестественно холодная на ощупь. Он поднес ее к свету и увидел тонкую серебристую полоску на основании гильзы. «Полагаю, профессор Плэйфер что-то придумал».

Это повысило ставки. Бабель не был непробиваемым. Это была уже не забастовка, а осада. Если солдаты прорвут баррикады, если солдаты с изобретениями профессора Плэйфера доберутся до входной двери, их удар будет фактически окончен. Профессор Крафт и профессор Чакраварти в первую же ночь пребывания в башне заменили охрану профессора Плэйфера, но даже они признали, что не так хороши в этом деле, как профессор Плэйфер; они не были уверены в том, что их собственная защита выдержит.

Давайте впредь держаться подальше от окон», — предложила Виктория.

Пока что баррикады держались, хотя снаружи стычки приняли ожесточенный характер. Поначалу забастовщики Абеля Гудфеллоу вели чисто оборонительную войну из-за баррикад. Они укрепляли свои сооружения, проводили линии снабжения, но не провоцировали гвардейцев. Теперь улицы стали кровавыми. Солдаты регулярно обстреливали баррикады, а баррикадники, в свою очередь, наносили ответные удары. Они делали зажигательные устройства из ткани, масла и бутылок и бросали их в армейские лагеря. Они забирались на крыши Библиотеки Рэдклиффа и Бодлиана, с которых бросали брусчатку и обливали кипятком находившихся внизу солдат.

Не должно было быть такой равной борьбы, гражданские против гвардейцев. Теоретически, они не должны были продержаться и недели. Но многие из людей Абеля были ветеранами, демобилизованными из армии, пришедшей в упадок после поражения Наполеона. Они знали, где найти огнестрельное оружие. Они знали, что с ним делать.

Помогли переводчики. Виктория, которая яростно читала французскую диссидентскую литературу, составила пару élan-energy, последнее из которых несло в себе коннотации особого французского революционного рвения, и которое можно было проследить до латинского lancea, означающего «копье». Это слово ассоциировалось с броском и импульсом, и именно это скрытое искажение английской энергии помогло снарядам участников баррикад лететь дальше, бить точнее и оказывать большее воздействие, чем должны были бы оказывать кирпичи и булыжники.

Они придумали несколько более диких идей, которые не принесли никаких плодов. Слово seduce произошло от латинского seducere, означающего «сбивать с пути», откуда в конце пятнадцатого века появилось определение «убедить человека отказаться от своей верности». Это казалось многообещающим, но они не могли придумать, как это проявить, не отправляя девушек на передовую, чего никто не хотел предложить, или не переодевая мужчин Абеля в женскую одежду, что казалось маловероятным. Кроме того, существовало немецкое слово Nachtmahr, теперь редко используемое слово, означающее «кошмар», которое также относилось к вредоносному существу, сидящему на груди спящего. Некоторые эксперименты показали, что эта пара совпадений усугубляла плохие сны, но, похоже, не могла их вызвать.

Однажды утром Абель появился в вестибюле с несколькими длинными, тонкими свертками, завернутыми в ткань. «Кто-нибудь из вас умеет стрелять?» — спросил он.

Робин представил, как направляет одну из этих винтовок на живое тело и нажимает на курок. Он не был уверен, что сможет это сделать. «Не очень хорошо.»

«Не с такими», — сказала Виктория.

Тогда пусть туда войдут мои люди, — сказал Абель. У вас лучшая точка обзора в городе. Жаль, если вы не используете ее».

День за днем баррикады держались. Робин удивлялся, что они не рассыпались под тяжестью почти непрерывного пушечного огня, но Абель был уверен, что они простоят бесконечно долго, если только они будут находить новые материалы для укрепления поврежденных участков.

Это потому, что мы построили их в форме буквы V, — объяснил он. Пушечные ядра попадают в выступ, который только плотнее упаковывает материалы».

Робин был настроен скептически. «Но они не могут держаться вечно».

«Нет, возможно, нет».

А что произойдет, когда они прорвутся сквозь них? спросил Робин. Вы убежите? Или останетесь и будете сражаться?