Лорел Гамильтон - Обнаженная натура
— Слушайте, ребята, я устала смертельно. Говорите просто.
— Он ждет, чтобы тебя кормить, — ответил Истина.
— Я же от вас обоих подпиталась… — я прищурилась на часы, — меньше шести часов тому назад. Мне ardeur питать не надо.
— Жан-Клод дал нам инструкции, чтобы пища тебе была доступна чаще, если тебе захочется.
— Он так и сказал?
Двери открылись. Истина пояснил:
— Он волновался, что ты сорвешься, когда из пищи вокруг окажутся только полицейские.
Я представила себе такое и не могла не согласиться, что это было бы очень плохо.
— Нет у меня сейчас настроения, ребята.
— Наше дело — предупредить, Анита.
— Вы ему сказали, что уже оба меня кормили?
Они снова переглянулись.
— Ну, чего вы?
— Как только мы вошли, он и говорит: «Она от вас питалась. Только что».
— Откуда он узнал? — спросила я.
Они оба пожали плечами — как в зеркале.
— Он сказал, что чует твой запах на нашей коже.
— Он же вампир, а не вервольф!
— Анита, — сказал Нечестивец, — с нами-то какой смысл сейчас ругаться? Мы только предупредили. Но он ждет у тебя в кровати, и если ты ему дашь отлуп, не знаю, как он это воспримет.
Я прислонилась к стене между двумя дверями не наших лифтов.
— Вы чего хотите сказать? Он ревнует, что вы меня кормили?
— «Ревнует» — пожалуй, слишком сильное слово, — сказал Истина,
— Ну, что тебе каждый раз надо имя свое оправдывать, — поморщился его брат.
Истина снова пожал плечами.
— И вот как раз поэтому Жан-Клод поставил старшим над ночной сменой тебя, а не его, — отметила я.
— Потому что Реквием, бывает, хандрит, — сказал он.
Я кивнула.
— Ага. — Оттолкнулась от стены, посмотрела на часы. — До рассвета у нас час. Блин. — Тут я остановилась, потому что шла впереди. — Джентльмены, я же не знаю, в каком мы номере.
Нечестивец повел нас вперед, Истина замыкал шествие, я шла в середине. Подойдя к номеру, Нечестивец достал ключ-карту, открыл дверь и придержал ее для меня.
Номер был приятный. Просторный, на мой вкус — излишне красный и роскошный, но приятный. Дома нам не придется жаловаться на гостеприимство Макса — в этом смысле. Первая комната была настоящей гостиной, со столом на четверых и окнами на яркий Стрип, Возле двери — гроб, но только один.
— А вы где спите?
— На сегодня наши гробы в другой комнате. У тебя чуть меньше часа, приятного отдыха.
Они поставим мои сумки возле закрытой, двери в спальню — и смылись.
— Трусы! — прошипела я им вслед.
Нечестивец всунул голову в дверь:
— Он мужиков не любит, и мы не любим.
— Раньше вы против публики ее возражали.
— Мы и сейчас не возражаем, я по крайней мере. А вот Реквием ее не любит. Доброй ночи.
Он закрыл дверь, прихватив с собой табличку «Не беспокоить». До меня дошло, что Жан-Клод поставил его распоряжаться не только вампирами, но и мной. Если честно, то Реквием тут не единственный, кто подвержен настроениям.
Но именно такого рода вещи и передвинули для меня Реквиема вниз по пищевой цепи. Он из тех бойфрендов, с которыми чем сильнее хочешь расстаться, тем сильнее они за тебя цепляются. Поэтому, в частности, мне хочется вернуться в собственный дом, а их почти всех оставить где-нибудь в другом месте.
Сейчас я только и хотела, что поспать немного, пока не надо вставать и снова идти на охоту за Витторио.
Дверь спальни открылась — как раз чтобы показать контур его тела, пальцы, руку, водопад длинных и густых темных волос. В полумраке номера эти волосы до талии, подсвеченные сзади, казались черными, и трудно было понять, где кончается халат и где начинаются волосы. Кожа на груди, на шее, на лице была бледна как первые лучи рассвета — холодная, снежная красота. Ван-Дейковская бородка и черные усы, темнее волос. Они обрамляли рот, как можно обрамить картину, и глаза в них тонули.
Я позволила себе поднять взгляд выше, потому что это как раз моя настоящая слабость: для меня все решают глаза. Пара красивых глаз и в этот раз на меня подействовала — как всегда. Синие и зеленые, как воды Карибского моря под солнцем, из тех потрясающих оттенков синего, которые я видала лишь под контактными линзами — а у него натуральный цвет. У Белль Морт слабость к мужчинам с голубыми глазами, и она пыталась им завладеть, как Ашером и Жан-Клодом. Тогда у нее были бы самые темные в мире синие глаза, самые светлые и самые близкие к зеленым, но все равно еще синие. Реквием удрал из Европы, чтобы не стать ее движимым имуществом.
Минуту назад я хотела сказать: «Я весь день гонялась за серийными убийцами, лапа, может, пропустим сегодня?» А сейчас я только и могла, что стоять и любоваться этим шедевром.
Бросив сумки, я пошла к нему, подсунула руки под полуоткрытые полы халата, провела руками по этой идеальной глади. Приложилась губами к груди, поцеловала — и была вознаграждена звуком вырвавшегося из легких воздуха.
— Ты сердилась, когда я вошел.
Я подняла глаза на эту шестифутовую фигуру, держа руки у Реквиема на груди. Все-таки чтобы сразу падать ему в объятия, на мне слишком много было оружия.
— А потом я увидела тебя, как ты тут стоишь, и сообразила, что ты всю ночь тревожился. Ты думал, где я и что со мной, а я не позвонила. Сидел и думал, что придет рассвет, и ты можешь не успеть узнать, вообще цела ли я.
Он молча кивнул.
— Из меня плохой муж, Реквием, это все знают.
Его ладони нашли мои плечи, погладили меня по рукам вниз, и он сказал:
…горькую слагая песню
о бедной судьбине,
о себе поведаю
сколькие были
скорби смолоду,
прежние и новые,
а сегодня хуже:
ни дня без новой скорби
без беды свежей.
— Не знаю этого стиха, но звучит печально.
Он слегка улыбнулся:
— Очень старая песнь. Называется «Сетования жены», оригинал на англо-саксонском.
Я покачала головой:
— Мне хочется извиниться, а я не знаю почему. Ты всегда вызываешь у меня чувство, будто я делаю что-то нехорошее, и меня это уже утомило.
Он убрал руки:
— А сейчас я вызвал у тебя злость.
Я кивнула, двинулась мимо него в спальню. Когда мужчина смотрит на тебя такими собачьими глазами, никакая красота уже не поможет. Я просто не знала, как с ним быть.
Стоя спиной к нему, я сняла жилет, оружие, все снаряжение сегодняшнего дня. Целая куча образовалась с моей стороны кровати. Той, на которой я сплю, когда кровать только для меня и одного мужчины. Последнее время так случается нечасто. Я не против лежать в середине, видит Бог, но иногда их просто слишком много, и в эту ночь, похоже, будет то же ощущение, будто их слишком много.
