Мэри Стюарт - Хрустальный грот
Я отполз от края пропасти и только тогда стал на ноги.
Бритаэль лежал ничком у самой калитки, словно из последних сил пытался заползти внутрь. За ним по дерну протянулся кровавый след, блестевший на траве, словно след от улитки. Он был мертв. Мой последний отчаянный удар рассек артерию в паху, и пока Бритаэль полз, взывая о помощи, жизнь вытекла из него по капле. Часть крови, заливавшей меня, должно быть, принадлежала ему.
Я опустился рядом с ним на колени, чтобы удостовериться, что он мертв. Затем стал переворачивать тело до тех пор, пока оно не покатилось по склону и не полетело в море вслед за мечом. О кровавом следе можно было не беспокоиться. Снова пошел дождь, и если повезет, он смоет кровь до того, как кто-нибудь увидит ее.
Потайная дверь все еще стояла нараспашку. Я кое-как добрался до нее и остановился, привалившись плечом к косяку. Кровь заливала мне глаза. Я стер ее мокрым рукавом.
Ральф исчез. Привратник тоже. Факел почти догорел, и в его чадном свете лестница и сторожка были пусты. В замке было тихо. Дверь на вершине лестницы была приотворена, и до меня донеслись негромкие голоса. Тихие, настойчивые, но не встревоженные. Утер и его помощники по-прежнему были на коне: призывы о помощи остались неуслышанными.
От утреннего холода меня била дрожь. Неизвестно когда плащ незамеченным соскользнул с моей руки. Я не стал его искать. Оттолкнувшись от косяка, я попробовал стать прямо. Мне это удалось. Я стал спускаться по тропе к бухте у подножия скал.
10
Света хватало ровно настолько, чтобы видеть тропу, а также грозный утес и ревущую пучину внизу. Но я, очевидно, я был настолько занят тем, чтобы просто держаться прямо, чтобы переставлять одну за другой подкашивавшиеся ноги, заставлять работать здоровую левую руку и не потревожить покалеченную правую, что и думать забыл о море подо мной или об опасно узком уступе скалы, по которому проходила тропа. Я быстро преодолел первый отрезок пути, а затем, цепляясь и чуть ли не ползком, стал спускаться по крутому спуску с островками мягкой травы и чередой ползущих осыпей. По мере того как тропа опускалась, рев моря становился все ближе, пока наконец соленые брызги от разбивавшихся волн не смешались с соленой кровью на моем лице. Настал пик прилива, и волны, поднятые ночной бурей, еще не улеглись: их ледяные языки лизали скалу и взлетали вверх рядом со мной, разбиваясь о камень с гулким грохотом, сотрясавшим меня до мозга костей и заливая водой тропу, по которой я, спотыкаясь, полз.
Я нашел его на полпути от берега: он лежал ничком на самом краю обрыва. Одна рука безвольно свесилась через край и раскачивалась в такт ударам мечущихся волн. Другая рука, та, что изо всех сил вцепилась в обломок скалы, закоченела. Пальцы почернели от запекшейся крови.
В этом месте тропа была достаточно широкой. Не помню, как мне удалось перевернуть его лицом вверх, а затем, то таща, то толкая, передвинуть ближе к отвесной стене утеса. Я стоял на коленях между ним и морем.
— Кадал. Кадал.
Его плоть под моей рукой была холодна. В предутреннем сумраке мне было видно, что его лицо заливала кровь, густо запекшаяся у раны под волосами. Я приложил к ней руку: рана была рубленая, но моя онемевшая рука ничего не почувствовала, лишь скользнула по влажной плоти. Я потянул за его намокшую тунику, но не смог сразу распахнуть ее, затем застежка не выдержала, и ткань разорвалась, обнажив его грудь.
Увидев то, что скрывалось под одеждой, я понял, что нет смысла прислушиваться к ударам его сердца. Я снова накрыл его пропитанной влагой тканью, словно она могла согреть его, и сел, только тогда заметив, что по тропе от замка спускаются люди.
Утер обогнул выступ скалы, спускаясь с такой же легкостью, будто прогуливался по залам своего дворца. Меч он держал наготове, а длинный плащ перекинул через левую руку. Ульфин, похожий на призрака, ступал за ним следом.
Король остановился надо мной и некоторое время молчал. Затем коротко спросил:
— Мертв?
— Да.
— А Иордан?
— Наверно, и он тоже, иначе бы Кадал не зашел так далеко, чтобы предупредить нас.
— А Бритаэль?
— Мертв.
— Ты знал об этом до того, как мы пришли сюда сегодня ночью?
— Нет.
— А о смерти Горлойса?
— Нет.
— Будь ты, как утверждаешь, прорицателем, то знал бы. — В его сдавленном голосе звучала горечь. Я поднял голову. Лицо его было спокойным, от лихорадки не осталось и следа, но глаза, аспидные в сером предутреннем свете, глядели мрачно и устало.
Я коротко ответил:
— Я сказал тебе. Мне пришлось положиться на судьбу. Это судьба. Мы сделали свое.
— А если бы мы подождали до завтрашнего дня, то эти люди, да и твой слуга тоже, были бы живы, Горлойс был бы мертв, а его супруга стала бы вдовой… И моей женой без всех этих смертей и перешептываний по углам.
— Но завтра ты зачал бы другого ребенка.
— Законного ребенка, — быстро возразил он. — А не бастарда, которого мы сотворили этой ночью. Клянусь головой Митры, неужели ты и вправду полагаешь, что мое и ее имена останутся после этой ночи незапятнанными? Даже если через неделю мы поженимся, сам знаешь, что станут говорить люди. Что я убил Горлойса. И найдутся такие, кто и дальше будет верить, что она действительно понесла от Горлойса, как им и сказала, и что ребенок этот его.
— Никто такого не скажет. Не найдется человека, который усомнился бы в том, что он твой сын, Утер, и по праву рождения — король всей Британии.
Он издал короткий звук, не смех, в котором смешались удивленье и презренье.
— Ты думаешь, что я когда-нибудь еще хоть раз тебя послушаю? Теперь я вижу, в чем состоит твое волшебство, эта твоя «власть», о которой ты говоришь… Это всего лишь жалкое шарлатанство, попытка вмешаться в дела правления. Вот она, твоя тайна, — искусство политики, к которому брат тебя приучил, которое ты полюбил и научился играть по-крупному. Это обман — обещать людям то, чего они желают, заставлять их думать, будто в твоих силах дать им желаемое, но хранить цену в тайне, а затем оставлять их расплачиваться за все.
— Бог охраняет цену в тайне, Утер, а не я.
— Бог? Бог? Какой бог? Я слышал у тебя на устах имена стольких богов. Если ты имеешь в виду Митру…
— Митра, Аполлон, Артур, Христос — называй его как угодно, — ответил я. — Какая разница, каким именем люди называют свет? Он все равно остается светом, и люди должны или жить по его закону, или умереть. Я знаю лишь, что бог — источник того света, что освещает весь мир, и что провидение и помыслы его пронизывают этот мир и текут сквозь каждого из нас, как великая река, которую мы не в состоянии остановить или повернуть вспять, но можем только пить из нее, пока живы, и вверять ей наши тела после смерти.
