Стивен Эриксон - Охотники за Костями
Призрак оставил за спиной развалины статуй. Одинокая, почти невещественная фигура, бредущая по бесплодной, болотистой земле. Ноги колесом — как и при жизни.
Впрочем, мертвым детали не важны. И, будьте уверены, павших не ждет избавление.
Избавление приходит не от мертвых, а от живых. Еж хорошо знал, что заслужить его трудно.
* * *Она вспоминала. Вот теперь, годы спустя. Мать — походная шлюха, раздвигавшая ноги под солдатами Ашокского полка, пока его не послали на Генабакис. Едва полк ушел, она умерла, как будто не могла дышать без солдатиков. Потеряла смысл жизни, выдохнула — и не вдохнула, как-то так. Ее отпрыски остались сами по себе, неприкаянные, нелюбимые.
Безумные жрецы, извращенные культы, новый лагерь для дочки, достойной своей мамочки. Любой шаг в сторону независимости оказывался тупиком, он только углублял колею, вырытую матерью для детей. Она понимает это.
Потом Геборик, Дестриант Трича, вытащил ее — она уже готова была выдохнуть и… — но увы, до него был Бидитал и его отупляющие дары, его шепоток о страданиях жизни, кои являются только оболочками куколки, о смерти, в которой бабочка явит всю славу свою, развернет радужные крылья. Рай.
О, это было заманчивым обещанием, и ее гибнущая душа прилепилась к утешению. Продолжая падать в смерть. Однажды ей снился сон о том, как она берет нож и отсекает все удовольствия у юных, большеглазых жреческих служек. "Ничтожество любит — нуждается — в компании; делиться — не значит быть альтруистом. Самовлюбленность вскармливает злобу и нападает на все, что вокруг".
Она слишком многое повидала за короткую жизнь, чтобы поверить в иную проповедь. Бидиталова "любовь к страданию" соответствовала ее тяге к онемению души. Он был бесчувствен, и потому умел приносить боль. Тот сломанный бог, которого он провозглашал — Увечный — знал, что никогда ему не придется отвечать за лживость своих обещаний. Он держал живых в вечной неуверенности, а смерть позволяла ему отбрасывать использованных людей. Она поняла, какое это утонченное порабощение: вера, главный тезис коей — недоказуем. Такую веру не убьешь. Увечный Бог всегда найдет хор смертных, готовых подтверждать его пустые обещания, и противоречивость культа отлично скроет растущие внутри зло и скверну.
Вера, полагающаяся на боль и вину, не может претендовать на чистоту морали. Вера, укорененная в крови и мучениях…
— Мы падшие, — внезапно произнес Геборик.
Сциллара фыркнула, забила в трубку еще ржавого листа и затянулась дымом. — Жрецу войны такие слова и подобают? А как насчет великой славы, рожденной великими побоищами? А, старик? Или ты не веруешь в необходимость равновесия?
— Равновесие? Иллюзия. Словно сосредоточиться на единой точке света, не обращая внимания на световые реки, на целые миры. Везде приливы и отливы, все в движении.
— Как проклятые мошки.
Скакавший впереди Резак оглянулся. — Я как раз дивился. Трупные мухи — мы едем к месту битвы? Что думаете, Геборик?
Тот покачал головой, и янтарные глаза вспыхнули закатным светом. — Ничего не чувствую. Местность впереди такая же, как здесь.
Они приближались к низине, местами помеченной кочками и пучками сухой, желтоватой травы. Почва была почти белой, потрескавшейся — будто разбитая мозаика. Кое-где виднелись большие курганы, составленные из тростника и палок.
Она встали на краю. На берегу мертвого озерца. Там валялись рыбьи кости, перемешанные ветрами; около ближайшего кургана виднелись кости птиц и разбитая скорлупа. Болото высохло внезапно, в сезон гнездования.
Мухи здесь кишели, вились, образуя гудящие тучи.
— Боги подлые! — сказала Фелисин. — Нам здесь ехать?
— Не так уж плохо, — отозвался Геборик. — Тут недалеко. Если тронемся вокруг, не успеем до темноты. К тому же, — махнул он рукой в сторону мух, — мы еще не двинулись, а они нас нашли. И на краю найдут. Эти не кусаются.
— Давайте поскорее проедем, — сказала Сциллара.
Серожаб рванулся в низину, раскрыв пасть и щелкая яжыком — он будто пытался проложить след.
Резак послал лошадь рысью, а потом, когда набросились мухи, заставил перейти в галоп.
Спутники поехали за ним.
* * *Мухи бешено стремились к его коже. Геборик щурился — по лицу стучали бесчисленные твердые тельца. Даже солнечный свет померк под напором этой своры. Мухи попадали в рукава, в штанины, садились на шею — он скрипел зубами, твердо решив считать все это мелкими помехами.
Равновесие. Слова Сциллары почему-то его растревожили — нет, наверное, не слова, а таившиеся под ними чувства. Прежде священнослужитель, ныне он отринул все формы культа — он отказался от веры и, несмотря на вмешательство Трича, еще не обрел ее вновь. Ведь богам войны не нужны особые слуги — у них есть и всегда будут целые легионы.
"Дестриант. Кто сокрылся под именем этим? Пожинающий души обладатель силы — и права — убивать во имя бога. Убивать — исцелять, приносить справедливость. Но справедливость в чьих глазах? Я не могу забрать жизнь. Никогда больше. Ни одну. Ты плохо выбрал, Трич.
Все эти мертвые, эти духи…"
Мир достаточно суров — миру не нужны он и ему подобные. Нет перевода дуракам, готовым вести себе подобных в битву, ликовать при виде резни и оставлять позади сочащийся слезами и гноем след убожества, страдания, горестей.
С него хватит.
Сейчас он желает лишь освобождения — это единственный повод оставаться в живых, тащить невинных спутников на пустой, выжженный остров, некогда очищенный воюющими богами от всех форм жизни. О, им он тоже не нужен.
Вера и желание мести лежат в сердцевине всех армий, в сердцах фанатиков с их жестокой, злобной уверенностью. Каждое общество порождает их, словно мух. "Но достойно пролить слезы над храбрецами, не трусами — а наши армии состоят из трусов".
Лошади вынесли людей из низины, но стаи мух бездумно полетели следом.
Они вышли на тракт, выходивший от побережья, от причалов и доков. Старую линию берега исчертили глубокие овраги — когда низина была озером, дожди размыли землю, ведь когти наводнений не встретили сопротивления корней. Древние леса давно срублены, разорены, уничтожены.
"Мы оставляем за собой лишь пустыню".
Они въехали на гребень, где дорога пьяно запетляла между известняковыми холмиками; вдалеке, в трети лиги, показалась жалкая деревушка. Пустые корали, выпасы. Вдоль дороги, у окраины деревни, лежало полсотни стволов — дерево было серым, как камень, а местами закопченным, словно сопротивлялось разрушению даже после смерти.
Геборик понимал такое упорное сопротивление. "Да, сделайте себя бесполезными для людей. Только так вы сможете выжить, даже если выживут лишь кости. Являйте послание, милые деревья, нашим вечно слепым очам".
