Роберт ДЖОРДАН - Властелин Хаоса
Неожиданно прямо из медного пола с ревом ударило пламя. Все вокруг заволокло едким желтым дымом, а когда он развеялся, на месте огненного всполоха оказался величественный, словно король, облаченный в расшитый золотом красный кафтан Ранд. Только вот в жизни Ранд и ростом, и статью не очень отличался от Гавина, а этот был на добрую голову выше. Злобный великан с жестоким лицом хладнокровного убийцы. На губах его играла усмешка.
– Ты ее не получишь, – прорычал Ранд.
– Она не останется здесь, – спокойно возразил Гавин, и в тот же миг в руках обоих засверкали мечи.
Эгвейн ахнула. Так это не Гавин держит ее в плену. Ему снится, будто он спасает ее! Спасает от Ранда! Пора убираться отсюда. Эгвейн сосредоточилась на том, чтобы оказаться снаружи, и… ничего не изменилось.
Лязгнула сталь, мечи скрестились, и противники начали смертельный танец. Смертельный, если бы это не было сном. Вот уж полная бессмыслица – увидеть во сне поединок на мечах. И это не кошмар – кошмары бывают иными и по цвету, и по характеру очертаний: обычно они расплывчаты и будто затянуты то голубой дымкой, то багровой пеленой, а то словно погружены в серые тени.
«Сон мужчины – это лабиринт, в котором он и сам не в состоянии разобраться», говаривала Бэйр.
Эгвейн закрыла глаза, направляя сознание наружу. Наружу. Она находится снаружи и просто заглядывает сюда. Просто заглядывает.
Она снова открыла глаза и поспела как раз к концу схватки. Клинок Гавина вонзился сопернику в грудь. Ранд обмяк, выронил меч и упал навзничь к ее ногам. Эгвейн не смогла сдержать испуганного восклицания. Конечно, это был всего-навсего сон, но остекленевшие глаза мертвого Ранда выглядели слишком уж реально.
В следующее мгновение Гавин, с уже вложенным в ножны мечом, оказался перед ней, а мертвое тело Ранда исчезло. Гавин потянулся к оковам девушки – и они тоже пропали.
– Я знала, что ты придешь, – выдохнула Эгвейн и вздрогнула. Этого нельзя было допускать, иначе она действительно угодит в ловушку.
Гавин улыбнулся и заключил ее в объятия:
– Я рад, что ты не сомневалась во мне. Но я должен был прийти раньше. Простишь ли ты меня?
– Я готова простить тебе все на свете.
Теперь это выглядело так, будто существовало сразу две Эгвейн. Одна, млея от удовольствия, покоилась в объятиях Гавина, который нес ее куда-то по увешанному шпалерами и огромными зеркалами в золоченых рамах дворцовому коридору, тогда как вторая угнездилась в затылке первой. Дело начинало принимать серьезный оборот.
Эгвейн изо всех сил старалась воспринимать окружающее отстранение, будто она, пребывая снаружи, просто смотрит сон Гавина глазами той Эгвейн, которая ему снится. Коридор выглядел вполне вещественным, хотя все находившееся в отдалении расплывалось и таяло в туманной дымке. Внимание ее привлекло собственное отражение в одном из зеркал. То есть, конечно, отражение той женщины, которая снилась Гавину. Она была точь-в-точь как настоящая Эгвейн, только очень уж красива. Ошеломляюще красива. Неужто Гавину она представляется такой? Нет! – пыталась внушить себе девушка. Это тебя не касается. Ты – снаружи!
Как-то незаметно коридор превратился в склон холма, покрытый ковром полевых цветов. Слабый ветерок доносил их густой, сладковатый аромат. Эгвейн – настоящая Эгвейн! – вздрогнула. Или это сделала не она, а та, другая? Грань между ними становилась все тоньше. А она должна… должна… быть там… снаружи. Глядеть на все со стороны.
Гавин мягко опустил ее на уже расстеленный на склоне холма, как это бывает во снах, плащ. Встав на колени, он нежным движением убрал прядку волос с ее щеки. Требовалось сосредоточиться, отстраниться, но сделать это было решительно невозможно. Телом, в котором пребывало ее сознание, Эгвейн, может быть, и не владела, но прикосновение Гавина чувствовала прекрасно – его пальцы обжигали ее.
– Мое сердце, моя душа – все принадлежит тебе, – нежно промолвил он. Теперь на нем был новый, искусно расшитый золотыми листьями и серебряными львами кафтан, а слова сопровождались величественными жестами – он прикасался то ко лбу, то к сердцу. – Мысли мои полны тобой одной. Благоухание твоей кожи заставляет вскипать мою кровь. При виде тебя сердце колотится так, что, расколись весь мир пополам, я этого не услышу. Ты – мое солнце, моя луна, мои звезды, мое небо и моя луна, мои небеса и моя земля. Ты мне дороже жизни, дороже дыхания, или… – Неожиданно Гавин осекся и поморщился. – Что ты несешь, дурак? – пробормотал он себе под нос.
На сей счет Эгвейн была с ним категорически не согласна и, пожалуй, возразила бы, имей она контроль над голосовыми связками. Может, он чуточку и преувеличил, ну, самую малость, зато слушать все это было очень приятно.
Когда Гавин поморщился, Эгвейн показалось, что она освобождается, но тут…
Мигнув, все окружающее исчезло…
И возникло снова. Гавин мягко опустил ее на расстеленный, как это бывает во снах, на склоне холм плащ. Встав на колени, он нежным движением убрал прядку волос с ее щеки. Телом, в котором пребывало ее сознание, Эгвейн, может быть, и не владела, но прикосновение Гавина чувствовала прекрасно – его пальцы обжигали ее.
Нет! Она не позволит себе стать частью его сна!
Лицо Гавина исказила боль, кафтан стал серо-стального цвета, кулаки сжались.
– Я не имею права говорить с тобой так, как бы мне хотелось, – сдавленным голосом произнес он. – Мой брат тоже любит тебя. Я знаю, Галад тревожится за тебя. Он и в Белоплащники пошел наполовину из-за того, что хочет вызволить тебя от Айз Седай. Он…. – Гавин закрыл глаза. – О, Свет, – простонал он, – помоги мне!
Мигнуло.
Гавин мягко опустил ее на расстеленный, как это бывает во снах, на склоне холма плащ. Встав на колени, он нежным движением убрал прядку волос с ее щеки.
Эгвейн чувствовала, что теряет контроль над собой и окружающим. Нет! Чего ты боишься? – спросила она себя и насмерть перепугалась, ибо не знала, чьи это мысли – ее или той Эгвейн, которая снилась Гавину. Разница между ними истончилась до крайности. Это Гавин. Это он.
– Я люблю тебя, – нерешительно сказал Гавин. Теперь на нем снова был зеленый кафтан, и выглядел он не таким красивым, как в жизни. На Эгвейн юноша смотрел так, словно боялся того, что мог увидеть на ее лице, и пытался, хоть и не слишком успешно, скрыть свой страх. – Я никогда не говорил этих слов ни одной другой женщине. Ты представить себе не можешь, как трудно было решиться сказать их тебе. Нет, не подумай, будто мне не хотелось признаться, – поспешно пояснил он, – очень хотелось, но… это ведь все равно что отбросить свой меч и подставить обнаженную грудь клинку. О, Свет, я не в силах найти нужные слова. Скажи, могу ли я надеяться, что… ты… может быть, не сейчас… сможешь почувствовать ко мне… нечто… большее, чем дружеские чувства.?
