Юлия Латынина - Колдуны и министры
– Экая ты громадина! Небось, не за крестьянской работой наел ты себе такие плечи! Однако, ты не из мятежников Ханалая. Ладно, еще бы такого не взять!
А Шаваш про себя схватился за голову и подумал: «Великий Вей! Воистину этот болван сделает так, что моя голова будет отдельно от моего тела!»
* * *Идари, супруга первого министра, пользовалась любовью как в столице, так и в войске. Домашние дела за Киссура вела она; а вести домашнее хозяйство было в это время непросто: все, от овса, который ели две тысячи отборных коней, до простокваши, скормленной священным щеглам, записывалось ею в большие книги, а ночью она еще оборачивалась белой кошкой и ходила по городу, проверяя дозор.
Арфарра говорил, что без нее в армии было бы впятеро больше краж и вдесятеро больше повешенных Киссуром интендантов.
И вот прошла примерно неделя с тех пор, как старуха стала жить при дворцовой кухне, и Идари как-то сказала, что она не знает почему, но ей хочется кроличьего мяса, томленого с орехами и капустой. Киссур спросил, не кажется ли ей, что у его сына будет брат, и Идари ответила, что, похоже, дело обстоит именно так. От этого известия Киссур закричал и захохотал, как дикая выпь, и отпустил к Ханалаю пятерых лазутчиков, которые уже сидели с венками на шее, как полагается перед казнью.
Киссур стал спрашивать, кто умеет приготовить кролика с орехами и капустой, и вдруг оказалось, что это особое блюдо, и никто во дворце не умеет его готовить.
Киссур объявил награду тому человеку, который сумеет приготовить это блюдо, или укажет на того, кто это сделает, – и вдруг Каса закричал, что его тетка умеет готовить такого кролика лучше, чем кто бы то ни было.
Старуха приготовила кролика, с орехами и приправами, и Идари он очень понравился, но вечером Киссур заметил, что Идари плачет. Он спросил, что с ней, и она отвечала, что ей горько при мысли о государе, которого, говорят, Ханалай заставляет подносить на пирах кубки.
Киссур решил, что тут другая причина.
На следующий день Идари позвала старуху и дала ей золотой, и ничего не сказала. Вечером она опять плакала.
* * *Наутро Идари велела прийти управляющему и промолвила:
– У меня из шкатулки пропало серебряное запястье со змеей, знаешь, то, которое я не очень люблю надевать. Его могли взять только мои служанки или та старуха, – поищи на них. Но если ты найдешь это запястье, приведи, пожалуйства, воровку сюда так, чтобы Киссур об этом не знал, потому что мужу моему многое не кажется грехом, из того, что должно было бы им казаться.
Управляющий стал искать на женщинах, и, действительно, нашел у старухи на локте это запястье. Он привел старуху на женскую половину, и Идари велела своим девушкам выйти вон. Идари в это время лежала в постели, под одеялом, на котором были вышиты картинки, предотвращающие разные несчастья, и с ней не было никого, кроме ее пятнадцатилетней сестры. Идари поглядела на старуху и сказала:
– Ой, как она пахнет! Сестричка, пусть она сначала вымоется, и дай ей другое платье.
Старуха раскудахталась, но сестренка Идари цыкнула на нее и окунула ее голову в таз в нижней половине спальни. От головы по воде сразу пошли серые пятна. Девушка стащила со старухи волосы и сказала:
– Так я и знала! Потому что я помню, как вы, господин Шаваш, подарили Идари два браслета, самца и самочку, и один увезли с собой в Харайн. И тот, который остался у Идари, был самочка, хвостиком вниз, а этот, который якобы украли – самец, хвостиком вверх.
После этого Идари велела вымыть Шаваша с головы до ног, и ее сестра так и сделала. Идари протянула ему рубаху и штаны из вороха одежд, которые она штопала, и Шаваш залез в рубашку и в штаны. Это была рубаха Киссура, и она была Шавашу великовата в плечах.
Тогда Идари сказала сестре, чтобы та пошла поглядела за ребенком и за кушаньями для вечернего пира; и чтобы она не боялась ни за честь Киссура, ни за жизнь Идари. Она сказала, что Шаваш никогда не убьет ее, потому что в этой рубахе и штанах ему будет не так-то просто выйти за ворота. Сестра ее ушла, а Шаваш забился в угол и закрыл лицо руками. Идари сказала:
– Я хочу слышать, зачем ты пришел сюда. Только знай, что я не поверю твоим словам.
– Тогда я лучше помолчу, – сказал Шаваш.
Они помолчали, и Идари сказала:
– Я думаю, тебе известны кое-какие тайники покойного министра, и в твоем собственном флигеле есть тайник со сбережениями на случай перемены судьбы, – и ты явился за золотом, потому что всегда ценил золото больше жизни.
Шаваш ответил, что она может думать, как ей удобней.
В это время послышались шаги и голоса, и Идари сунула Шаваша в ларь, стоявший около стены.
Когда управляющий с подписанными счетами ушел, Идари вынула Шаваша из ларя и спросила:
– Как вы осмелились явиться сюда?
– Действительно, – сказал Шаваш, – как? Я был вашим женихом; членом Государственного Совета; я был высок в глазах государя. Затем Киссур арестовал человека, которому я обязан всем, и послал в Харайн приказ арестовать меня. Арест Нана стал причиной бунта в столице. Мой арест – причиной восстания Ханалая. Киссур развесил бунтовщиков на воротах дворца, успешно справился со всеми несчастиями, которые сами создал, сделал себя необходимым для государства и взял себе и дворец, и сад, и должность господина Нана, а заодно – и мою невесту.
– Вы лжете, нагло и плохо, – сказала Идари. Вы не любили меня, иначе не уехали бы в Харайн до нашей свадьбы. Но вы уехали в Харайн, потому что вам донесли, что я встретила Киссура раньше вас, и вы хотели убить соперника.
– Я?! – сказал Шаваш.
– Вы! Что вы делали в Харайне?
Шаваш молчал несколько мгновений, а потом захихикал.
Идари показалось, что он немного не в себе.
– Понимаю, – сказал Шаваш, – продолжая глупо хихикать. – Я разыскивал Киссура по приказу Нана, чтобы освободить и представить государю. В лагере мне сказали, что заключенный умер… А ему, стало быть, сказали, что я был прислан убить его… – и Шаваш вновь закашлялся от смеха.
– Что за вздор! Зачем было начальнику лагеря врать?
– Не начальнику, – пояснил Шаваш, – а его жене, госпоже Архизе. Той самой, что в совете Ханалая…
Идари побледнела:
– А ей зачем было врать?
– Действительно, – сказал Шаваш, – зачем? Киссур был обычным заключенным. Потом его увидела госпожа Архиза. Тут же его отрядили писарем, а через неделю освободили и поселили, как домашнюю собачку, в главном доме… У госпожи Архизы была такая привычка, – выбирать из заключенных одного, покрасивей и покрепче, и селить на два-три месяца в своем доме…
Идари побледнела, и в голове ее мелькнула мысль, что ревность – порок, недостойный добродетельной супруги. Мелькнула и пропала.
