НИЭННАХ ИЛЛЕТ - ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ
Она беззвучно вздохнула, и беззвучно выскользнул сухой стебель из ее пальцев, но он услышал и обернулся, и она одними губами прошептала – не надо… – зная, что сейчас произойдет: черные крылья обернутся плащом, снегом рассыплются звезды в волосах, и яркая ледяная звезда на челе – погаснет, и погаснет, уйдет из глаз этот невероятный горький и счастливый свет, заставляющий видеть только – глаза, только – взгляд…
И – ничего этого не произошло.
Все с тем же странным выражением на лице, словно еще во власти неведомого ей видения:
– Ты?..
– Я, Учитель, – по-прежнему одними губами, – ты замерз, наверно… я принесу тебе горячего вина…
Так-уже-было. Он кивнул.
– И огонь погас… Сейчас я…
– Не надо…
Ощупью, не отводя глаз от ее лица, он закрыл окно, шагнул к камину – так-уже-было – и начертил в воздухе знак Ллах: взметнулись языки пламени.
– Но… ты ведь не за этим пришла, – он с трудом выговорил эти слова. – Ты… хотела говорить со мной?
– Да… Нет… – внезапно она поняла, что хочет сказать, осознала, что несколько ломких веточек и высохших кореньев, которые все еще держала в руках – только предлог, повод прийти. Поняла и то, что ничего не скажет – просто не сможет, настолько чудовищным и невероятным было ее видение – а может, всего лишь кошмарный сон.
И – медленно, как во сне, наклонилась, подняла хрупкий стебель, подошла к столу. Шорох – шелест – шепот…
– Я принесу вина, – повторила, мучительно сознавая, что, быть может, разрушает непонятное, ею самою созданное наваждение, что может никогда больше не вернуться эта тень памяти – что он не ответит ей на единственный вопрос, который она хотела – и страшилась задать.
…Вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся одними глазами, приняв из ее рук чашу.
– …Это чернобыльник – ахэнэ, его еще называют Черной Девой: есть такая легенда… Он успокаивает в горе, утишает боль; если растереть листья и приложить к ране, останавливает кровь, а рана заживает быстрее. Лечат им и лихорадку… Это ветка ивы, ниэнэ; свежие листья ивы хорошо класть на воспаленную рану, а древесный сок, собранный в пору цветения, лечит болезни глаз. Вот пятилистник – къет'Алхоро, Волчий след: он обостряет чувства и дает мыслям ясность, а Волчьим следом зовется потому, что растет на глухих лесных тропах – людские предания говорят, там, где прошел Древний Волк. Можжевельник, йэллх; его плоды собирают с пятнадцатого дня знака Локиэ до пятого дня знака Хэа и сушат только на воздухе. Чтобы язва подсохла и зажила скорее, сушеные ягоды надо истолочь и смешать с медом, а если омыть голову отваром или просто смочить им виски и лоб, можно снять головокружение. Дым от сухого можжевельника хороший, от него легче думать… Къелла, или ирный корень; аир. Собирают его корневища с поздней осени до первых дней знака Алхор, но выкапывать нужно непременно железным клинком. Тоже лечит раны – если настой сделать или присыпать рану сушеным корнем, истолченным в порошок. А это корень ириса, иэллэ; если сушеный корень смешать с вином, он хорошо помогает от кашля и боли в груди, дает успокоение душе и притупляет боль телесную. А это – о, это элгэле, звездный колос… где ты его разыскала? Его в здешних лесах трудно найти. Он помогает при чахотке. И… это – серебристая полынь.
Опустил глаза. Долго молчал.
– Трава Странников. Трава Дороги… Ахтэнэ, ты совсем не за этим пришла. Ты ведь знаешь все это не хуже меня.
– Трава Дороги… – повторила она и неожиданно для себя самой спросила. – Учитель… а вернуться можно? Если шагнешь за грань?
– Не знаю, – глухо, словно через силу. – Но… если нужно, если что-то не окончил, не завершил, и больше некому…
Так-уже-было.
– Когда-нибудь и я…
Неоконченная фраза обожгла ее – стало невыносимо, до немоты страшно. Как от того видения, о котором не могла рассказать даже Учителю. Даже ему. Именно ему.
Ее взгляд упал на узкую руку с тяжелым браслетом наручника на запястье – он больше не прятал от нее рук.
– Оковы ненависти, – бессмысленно-размеренно, не осознавая смысла слов.
– Что?..
Она смотрела прямо в его растерянное лицо, смотрела невидящими, широко распахнутыми глазами:
– И оковы ненависти не разбить… Ортхэннэр однажды ведь пытался…
Потом – вдруг, порывисто:
– Учитель, откуда я помню это?
Он почти бессознательно отметил: не «знаю» – «помню».
– Ведь это было так давно…
– И танец Хэлгэайни…
– И танец Хэлгэайни… Откуда ты?..
Он поднялся, прошелся по комнате, стараясь не хромать – по привычке.
– Ахтэнэ…
Как тебе объяснить это, как рассказать тебе это?.. Я многое знаю; многое – но не все. Меня почитают бесстрашным – и вот теперь я боюсь. Боюсь ошибиться. Боюсь разбудить твою память – не знаю, не понимаю, почему. Одного слова будет довольно, а я не смею произнести это слово… Скажи, полынный стебелек, видишь ли ты то, что вижу я? И что будет с тобой, если ты вспомнишь? Что станешь делать ты? Что делать мне?..
– Ахтэнэ, я… я не знаю.
Благоразумие – милосердие – трусость… не все ли равно, как называть. Не понимаю себя. Или – это ты, та – ты, и ты вернулась?..
– Учитель…
Голос позади – неожиданно глуховатый. Он, не оборачиваясь, почувствовал, как она склоняет голову, как бессильно опускаются ее плечи.
– Ты, наверно, устал… Я… пойду.
Без надежды на то, что он остановит ее.
– Приду… в другой раз. Потом.
Он не смел обернуться.
– Я пойду, – совсем тихо. И вдруг: – Кори'м о анти-этэ.
Он вздрогнул и обернулся. Она повторила, глядя ему в глаза:
– Кори'м о анти-этэ, Мелькор.
И, мгновение помедлив, подняла руки – открытыми ладонями вверх.
Знак открытого сердца – знак того, что этот разговор останется между ними – просьба об ученичестве, в которой нельзя отказать – или… Или – все это вместе? И – имя вместо привычного – «Учитель»… Он коснулся ее рук – ладонь к ладони:
– Кор-мэ о анти-этэ.
Взял в ладони ее лицо – как доверчиво, как беззащитно смотрит, Тьма, какие глаза, губы почти детские – сердце мое в ладонях твоих, слова древнего языка…
– Я пойду.
Он молча кивнул. Она пошла к двери – легко и странно неуверенно, снова чем-то напомнив еще беспомощного маленького олененка; он закрыл глаза – и услышал тихое, похожее на стон:
– Учитель, Мелькор – кто я?
И – нет ее в комнате. Как сон.
Он подошел к столу, невольно прислушиваясь к затихающим – неверным, словно вслепую – шагам и поднял сухой стебель серебристой полыни.
Больше она не приходила. Не спрашивала ни о чем. Когда они все же встречались – нетрудно затеряться среди полутора тысяч людей – приветствовала его легким поклоном, прижав ладонь к сердцу, и проскальзывала мимо – легкая, тоненькая, кажущаяся невероятно юной в своей мужской одежде.
