Карина Демина - Невеста
Мне еще сложно говорить, но я должна, вдруг случится еще что-нибудь и я не успею.
— Знаю, Хвостик. Закрой глаза.
Закрываю. Спать хочется вновь, и сильно.
Меня несут.
Укачивают. Брат напевает колыбельную, какую-то совершенно дурацкую колыбельную… я улыбаюсь. А потом давлюсь слюной.
— Уже все, скоро пройдет. Дыши ртом. Вот умница… с возвращением, Эйо.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Я дома.
Снова.
В комнате с огромными окнами, которые сегодня затянуты пленкой дождя. И гиацинты отцвели. А шторы шевелятся, разгоняя пыль и тени.
— Прислугу пришлось отпустить, — оправдывается Брокк. — Он настоял…
Оден?
— Если хочешь знать, он наглый, упертый… и абсолютно сумасшедший.
Ложь.
Оден нормален. Это мир вокруг обезумел, наверное, еще с войны.
— Как долго… меня не было? — В старом доме ко мне возвращаются силы. Их не хватит, чтобы сидеть или, паче того, подняться с постели, но я могу лежать и смотреть на брата.
Говорить.
Брокк отводит взгляд, трет виски, точно пытается решить, имеет ли право рассказывать мне. Я ведь знаю, что ушла далеко, но там и здесь время течет иначе.
— Четыре дня… он четыре дня не замолкал. И никого не подпускал к тебе. Даже меня. — Нижняя губа Брокка обиженно выпячивается.
Четыре дня — это долго.
Наверное.
Поэтому и голос сорвал.
Брат же встает и уходит, недалеко — к подоконнику. Я вижу его спину, сцепленные руки и даже отражение в темном стекле. Вот только выражения лица не разглядеть.
— Он сам едва не издох.
Это признание дается нелегко. Брокк не считает Одена виноватым в том, что произошло. Скорее уж винит себя за неспособность защитить.
— Эйо, держать броню нелегко… я и в лучшие времена часа три-четыре мог… Высшие, конечно, дело иное, но… четверо суток — это даже не предел. Это настолько дальше, что…
…что я услышала его по ту сторону жизни.
— Он от тебя не отступится, это уже все поняли, но… выбор все равно есть. — Брокк все же повернулся ко мне. — Прямое неповиновение королю — это мятеж. В лучшем случае его объявят безумцем и куда-нибудь сошлют. В худшем… Эйо, на него мне плевать.
А мне — нет. И Брокк это понимает.
Он возвращается ко мне и садится рядом:
— Но я не хочу, чтобы пострадала ты. Подумай, пожалуйста. Сейчас я могу увезти тебя за Перевал. Там легко затеряться на полгода… год… или навсегда. Ты очень молода, Хвостик. И боль пройдет, а жизнь продолжится.
И у меня появится собственный дом, небольшой и уютный, с глиняной черепицей, виноградом и черешней.
Размеренная жизнь, почти такая же, как до войны.
Соседи, сплетни и хороший парень, который возьмется провожать на танцы… и с танцев… и однажды предложит стать его женой.
Вот только я уже замужем.
И Брокк это знает.
— Вы оба ненормальные, — говорит он. — Сливок хочешь?
— Хочу.
Но засыпаю прежде, чем он возвращается.
Города меняются медленней, чем люди. И этот остался прежним. Черная река рассекала его надвое, но половины тянулись друг к другу, перекидывая костяные руки мостов, выстраивая нити паромов и лодок. Оден помнил их.
И запах, доносившийся от воды, тяжелый, гнилостный.
Старые дома с узкими фасадами. Скудную зелень, что пробивалась сквозь камень мостовых. Тротуары в трещинах.
Темные витрины. Вывески.
Мальчишек-газетчиков, что силились перекричать друг друга, торговок цветами… дым, тянувшийся от старой верфи, которую не то вновь переоборудовали, не то вовсе меняли.
Вечную сутолоку на площади. Толпу просителей у стен городской тюрьмы, по-прежнему степенной, выряженной в белый камень, и громадину Королевского госпиталя.
Города меняются медленней, чем люди. И нынешний разглядывал Одена сотнями глаз, когда открыто, когда исподтишка, с опаской, гадая, он ли это…
Герой? Предатель?
Изменник?
Как будет угодно королю.
Стоит ли противиться монаршей воле?
Оден отошел от окна. В библиотеке он чувствовал себя неуютно. Книги, книги и снова книги… слишком много их, и словно мстят за прошлое к ним небрежение. Пыль от страниц остается на пальцах. Желтая бумага. Черные буквы. Слова и снова слова. Горы слов, в которых прячется смысл.
Книги издеваются над Оденом.
Не то.
Не те.
И знать бы, что именно он ищет. Точный рецепт? Направление? Шанс?
Или хотя бы подтверждение, что этот призрачный шанс существует?
Она ведь могла и посмеяться напоследок.
Как бы там ни было, но книги отказывались помогать Одену, а время уходит. И Оден решительно снял с полки очередной том.
Классические конструкции. Неклассические конструкции. Контуры поисковые… транспортные… двойные переменные при определении степени напряженности поля…
Оден ничего не понимает.
…тригонометрия жил.
…свойства крови как основная компонента контроля.
…расчет рисков в зависимости от чистоты крови.
Не то… в очередной раз. Оден едва удержался, чтобы не швырнуть увесистый том в стену. Живое железо скулило, требуя прекратить бесплодные поиски.
В нем все дело.
В силе родовой жилы. И в слабости ее, готовой подчиниться королю. Она тоже готова предать Одена, и все же шанс есть… его не может не быть.
Виттар вошел без стука, остановился, окинув взглядом книжные горы, — ставить тома на место было некогда, — и сказал:
— В этом бедламе ты сам скоро потеряешься. Помочь?
— Спасибо. Сам управлюсь.
Возможно.
Виттар поднял потрепанный томик, кажется, в нем речь шла о методах управления жилой.
— Раньше тебя книги мало интересовали…
— Решил наверстать упущенное.
Не успеет. Полок — сотни. Книг — тысячи. А Оден не знает и близко, где именно искать. Виттар, проведший в этой библиотеке многие часы, действительно помог бы, но…
— Не доверяешь, — сказал он, возвращая томик на вершину книжной горы.
— Ну что ты. Разве у меня есть основания?
Тошно.
До того тошно, что живое железо затихает, словно чувствуя себя виноватым.
Однажды в жизни Одена появился брат.
Розовый комок в кружевах и рюшах. Кисловато-молочный запах. И сжатые кулачки, которые он вечно совал в рот, пока няньки не стали мазать их горчицей. Подслушанные разговоры и сомнения, еще мало понятные Одену.
Плохо ест. Много плачет. Головку до сих пор не держит. И руки не разгибаются.
Вряд ли доживет до года… и разве не лучше, если не доживет? Оден привык быть один. И как-то, движимый не то ревностью, не то любопытством, он пробрался в детскую, залез в колыбель и вытащил неповоротливое, тяжелое тело.
