Татьяна Мудрая - Меч и его Король
Один молодой рутенский рыбак, в чьих жилах текла кровь всех царственных бродяг его страны — и Брана, и Майл-Дуйна, и Кормака из Темре, решил последовать ее зову. А звали его тоже Бран, как и одного из предков. Собрал Бран пятнадцать добрых друзей, таких же отважных непосед, как и он сам, и так же, как и он, владеющих самыми разными ремеслами, и решили они соорудить корабль, подобный тем, что были в старину. Из дубленых кож и мореных дубовых поперечин, с ребрами, мачтой и веслами из гибкого, прочного ясеня — и вместо гвоздей соединенный гибкими ремнями. Такая карра в воде оживает и делается точно зверь морской — оттого нипочем ей любая буря.
Снарядили они свою карру, нагрузили едой, питьем и прочими необходимыми вещами и спустили на соленую воду в ясный и пригожий день, когда море стояло будто вода в сосуде. И по такому морю плыли юноши семь дней, никого не встречая, пока не увидели нечто удивительное. Впереди из воды поднималась крутая арка, что струилась по воздуху всеми семью цветами, будто радуга, и впадала обратно в море. Кораблик с людьми вплыл под эту радугу, и кому-то из них захотелось проверить — что это такое? И коснулся он ее острием копья.
Вместо воды оттуда пролился туман, такой же искристый и многоцветный, как сама радуга, и заволок всё море и всё небо. А сама арка исчезла, только заиграли на небе яркие сполохи и ленты.
— Какой удивительный путь открылся перед нами! — произнес Бран. — Делать нечего, последуем же ему без страха — и пусть Бог направит нашу кару, куда захочет.
Так они и сделали. Через некое время, когда уже на исходе были их вода, вяленое мясо и сухари, услышали моряки впереди шум — то волны бились о берег небольшого острова. Туман разошелся, когда они захотели причалить: прямо посреди голых скал возвышалась грубо побеленная стена, а за нею большой дом дикого вида.
Путники вошли в распахнутые ворота, отворили массивную дверь и вошли в обширную комнату, тёплую и светлую: внутри они увидели шестнадцать лож, по числу их самих, на ложа были наброшены белые меховые покрывала, а в изголовье стояли красивые стеклянные кувшины с добрым вином и блюда из тонкой белой глины с жареным мясом и душистым хлебом. Стены были украшены богатыми ожерельями, цепями и щитами.
А вокруг не было видно никого из хозяев, только небольшой кот, серый в полоску, играл посередине залы, перепрыгивая со столба на столб.
— Мы устали, испытываем голод и жажду, — сказал ему Бран. — Можем ли мы утолить их?
Кот не ответил, только замер не миг, оглядывая пришельцев.
Тогда они расселись по местам и стали есть, пить и отдыхать от качки, сколько им вздумалось. А потом прибрали все объедки и ополоски, поправили одеяла и стали собираться на корабль.
— Какие тут красивые и драгоценные вещи на стенах! — сказал Брану один из его товарищей. — Почему бы нам не взять хоть что-либо на память?
— Они чужие, — ответил Бран, отводя в сторону его руку. — Не стоит платить хозяевам за добро черной неблагодарностью. Тем более что один из них перед нами.
— Как, этот невзрачный котик? — удивленно спросил тот.
— Если бы ты слушал предания старших в роде, ты бы понял, что это волшебное животное и страж. Называют его Ирусан или Ирухсан, и он умеет насылать палящий огонь.
На этих словах кот недобро ухмыльнулся; в глазах его и за чередой оскаленных клыков мелькнуло рыжее пламя.
Бран сказал ему нечто успокоительное, поблагодарил Ирусана и по-прежнему невидимых хозяев низким поклоном, а затем друзья покинули дом и остров, чтобы плыть дальше.
Вот этим и завершился первый этап наших с бабкой переговоров.
Малютку Фрейю отправили за рубеж, то есть за пределы Радужного Покрова, одного месяца от роду и при помощи скондских бойцов из Братства Чистоты. Я не вдавался в кровожадные подробности сего дела. Сами Братья вроде должны пересекать Живую Радугу на грани смерти и жизни, а нашу девочку, по-моему, просто усыпили и крепко примотали к телу одного из Братьев.
Доставить оттуда замену брались сами рутенцы, молодые друзья и последователи старого Филиппа Родакова. Возвращались они домой куда легче нашего — притяжение куда большей физической массы работало, что ли.
Разумеется, пользоваться якобы зловредной спальней мы более не рисковали. Как нам объяснили, орлиный камень по поверью считается мужским. И хоть это обстоятельство, как говорили, увеличивает плотскую ярость, однако имеет, как и всё на свете, не весьма приятную оборотную сторону. То бишь и саму жену ослабляет, и вероятность зачатия ею прелестных барышень.
Вот я и переоборудовал сей зал в интимный кабинет, куда никто, кроме меня самого и доверенных лиц, не имел право совать носа. Точно так же, как в огромное многоярусное и многоящичное чудище для бумаг, которое однажды дало название всей комнате, где расположилось. А потом название прилипло вмертвую.
Тут самое время описать, как он выглядел, мой потаённый угол.
Раньше по самой середке возвышалась необозримая кровать с балдахином — из тех, что застилают простынями и покрывалами, навернутыми на длинную трость, а потом ею же задергивают расшитые парчовые занавеси, чтобы находящейся внутри чете было способнее любить друг друга во все дырки.
Чем мы с Зигги вначале и занимались — тем успешнее, что на огромных стенных панелях, оправленных в серебро, при известном напряге фантазии можно было угадать те же фривольные сцены, писанные самой природой. Черным по густо-красному.
Вот это как раз и был тот самый излучающий камень.
Только теперь он вдохновлял мои личные мудрые бдения за могучим дубовым столом овальной формы, за откидной крышкой шкафа-кабинета, испещренного угловатой резьбой, или просто в уютном кресле, которое также было снабжено небольшим откидным столиком поверх поручней. А то и на изящной кушетке с валиком в подголовье.
Поскольку мой любимый триумфеминат — мама Мария Марион Эстрелья, бабушка Библис и воспитательница Стелламарис фон Торригаль — еще до моей коронации на совесть отфильтровали Палату Высокородных, Высший Военный Совет и общинное вече, мои обязанности пока сводились к делам сугубо канцелярским. То есть доставать из ящиков шкафа всякие старые бумаги, присовокуплять к ним новоприбывшие и раскладывать на зеркальной поверхности многоуважаемого стола как можно более аккуратными кучками. И супругу — тоже… доставать из нарядных суперобложек, раскладывать на плоскости и досконально изучать.
Именно поэтому каждый визит венценосной и обожаемой Зигги нарушал мой прекрасный космос, сея в нем зерна первоначального хаоса. И не было на вертдомской земле места, на мой взгляд, более приятного для плотского соития, чем это захламленное канцелярское пространство.
