Владимир Аренев - Магус
Теперь он вполголоса ругается и прикидывает: а если по-пластунски? Окна здесь, конечно, до самого пола, это да — но так во всех домах, ничего удивительного; однако ведь и свечи стоят на подсвечниках, поэтому человека в полный рост тенью одарят большой, маленького — менее заметной, а на пузе по плитам скользящего — и вовсе мелкой, никакой.
Все эти соображения Фантин излагает магусу, и тот соглашается. Но пасть на живот не спешит: «Ты первый», — а как же, кто б сомневался!
— Куда ползти-то? — спрашивает Лезвие Монеты.
— К тому вон шкафу.
— Над которым картина с мужиком на троне?
— Вообще-то это изображение статуи Зевса в Олимпии, — бормочет магус. — Что, впрочем, сейчас значения не имеет. Да, — говорит он Фантину, — именно к этому шкафу. Оттуда перстни и украли.
— Как скажете, — Лезвие Монеты опускается на пол и ползет.
— Зад не задирай, — вполголоса советует мессер Обэрто. — Тень от него.
Фантин, ни слова не говоря, делает как сказано. До шкафа не так уж далеко, потерпим, а потом — извольте, я свое выполнил, теперь никаких уговоров и доводов не приму, в шкафу наверняка найдутся деньжата — за пазуху их и деру отсюда, с этой чертовой виллы, от этого проклятого бесстрастного магуса, синьора Само Совершенство.
— Теперь чего? — шепчет он уже от шкафа.
— Теперь приподнимись осторожно, тебе нужна дверца с гербом, видишь ее?
— Где кролики и шпаги?
— Именно.
— Заперта, небось.
— Тебя это может остановить?
Кого угодно, только не Лезвие Монеты! Он даже не снисходит до ответной реплики, пусть мессер Зазнайка думает, что остроумнее всех, а мы сохраним достоинство и гордость.
«Способно остановить», ха! Если бы не свечи, Фантин, конечно, вскрыл бы эту ракушку раза в два быстрее, но и так он справляется с нею споро и отменно: ни громкого щелчка, ни скрипа, только едва слышное «крак» в замковом механизме.
— Готово.
— Открывай.
Пригнув голову, чтобы не стукнуть себя дверцей, он распахивает последнюю и тотчас приподнимается заглянуть, что там внутри.
Внутри, в пустом ящике, сидит человечек ростом в локоть, с мальчишечьим проказливым лицом, в ядовито-зеленой курточке и широкополой шляпе набекрень. При виде Фантина он корчит зверскую рожицу и начинает визжать котом, которому шипастым сапогом со всего маху наступили на мужское достоинство.
«А стражники-то, небось, только задремали, — с легкой грустью думает Фантин. — Эх, бедолаги…»
И сам не возьмет в толк: то ли стражников ему жалко, то ли себя с магусом. Впрочем, магусу — что станется?..
Когда вор это услышал, обрадовался, ухватился за лунный луч, семь раз повторил волшебное слово и с раскинутыми руками и ногами свалился через окно в комнату, учинив великий шум. Он лежал едва живой на полу со сломанной рукой и ногой. Когда раздался шум, хозяин спросил его о причине, точно не знал, что случилось. А вор в ответ: «Меня подвели волшебные слова». Хозяин схватил его и наутро повел на виселицу.
Аноним. «О том, что пастырю душ надлежит быть бдительным». Из «Римских деяний»— Я так и знал! — громыхает густой бас. — А то ходил здесь, прикидывался сыскарем, как же, знаем мы таких сыскарей, видывали на Площади Акаций — в петле пляшущих! И вам, разлюбезный, там самое место с вашим подельщиком. Чем обещаю в ближайшее же время озаботиться! Лично прослежу!
Это не человечек в зеленой курточке угрозами сыплет. В самом деле, ему, с писклявым голоском да мелким ростом, куда уж такие обещания раздавать! Место крикуну в шкафном ящике, где Фантин его и запер, как только прошло первое оцепенение, вызванное пронзительным воплем.
Запер, на два поворота отмычку повернул, хмыкнул, когда убедился, что ящик сработан добротно, никакие визги оттуда не слышны почти. С улицы точно не разобрать.
— Серван, — невозмутимо пояснил мессер Обэрто.
— А? Какой еще сервант?
— Не сервант — серван. Один из «мелкого народца». Проказлив, вороват, обожает выводить людей из себя. Способен менять облик, но количество видоизменений ограничено и невелико. Известны случаи сотрудничества с людьми.
— Думаете, договоримся с ним?
— Думаю, с ним уже договорились до нас, другие.
И тут-то явились эти самые «другие», точнее — другой. Вплыл прямо через стену — дородный синьор в одеянии, которое, как и у синьора Аральдо Аригуччи, было в моде лет двести назад. А то и больше; когда там основан род Циникулли? Вот оттуда и следовало считать, поскольку явившийся был призраком fundator'а этого самого рода.
Оглядел он, значит, библиотеку, оправил широкополые свои рукавищи и пошел басить: «Я так и знал!» — и проч., и проч., о чем сказано выше.
Благородно негодовал.
Долго так негодовал, Фантин уже утомился в полусогнутом своем состоянии корчиться: пол-то холодный, между прочим! Думал наплевать на все и дать деру, а магус пусть сам выслушивает, к нему же в основном обращаются.
Нет, смотри ты, умолк наконец гневливый синьор Как-Кстати-Его-Зовут, а мессер Обэрто, наоборот, решил заговорить.
— Все? — спрашивает. — Вы закончили, синьор Бенедетто?
Призрак очами повращал, брови густые сдвинул, но молчит, кивает только сурово, мол, я-то закончил, а вот что ты скажешь, сякой-такой-разэтакий?!
— Зря вы шумите. Не в ваших это интересах. Вы ведь прекрасно понимаете — и что я — настоящий законник, и что licentia у меня имеется, и полномочия, и что ваш потомок к уже совершенным беззакониям успел с перепугу добавить новые. И вам поэтому не так себя вести следует. Вы ждали меня — я пришел. Нападение в данном случае вряд ли станет для вас лучшим способом защиты. Я бы предложил другое: расскажите мне, что произошло на вилле той ночью, когда пропали перстни.
— А с чего вы взяли, что я знаю?
— Не смешно, — говорит мессер Обэрто. И судя по тону, ему в самом деле не смешно, а смертельно скучно препираться с призраком. — Это синьор Леандро мог не знать. Синьор Грациадио. Охрана на первом этаже, прислуга, кто угодно из живых. Но не вы. Итак?
Синьор Бенедетто хмуро покосился на Лезвие Монеты, который по-прежнему сидит возле шкафа.
— Пусть выпустит малыша, — цедит сквозь зубы. — И, кстати, мессер, вы доверяете своему… компаньону?
— Это уже мои заботы. — Магус поворачивается к Фантину: — Открой дверцу. — И снова к призраку: — А своему «малышу» вы доверяете?
Синьор Бенедетто становится в величественную позу «меня оскорбили, но я выше этого!» и заявляет:
