Виктор Дубровский - Кочевые дороги
— Мне сегодня нельзя.
И тут до меня медленно, но дошло. Я, конечно же, умный, аж жуть, построил стройную и непротиворечивую теорию, а самого простого и не учел. У неё же ПМС, вот тебе и психические задвиги и эмоциональная неустойчивость, а я сочинял многоходовую, научно-обоснованную модель соблазнения с ожидаемым финалом в постели. М-да, и на старуху бывает проруха. Но есть позитивный момент: в принципе можно, но не сегодня.
Я тогда повел её на кухню, теперь уже я решил допить водку, поскольку ловить было нечего. Налил себе полстакана, а Ирина налила себе ещё стакан вина.
— Давай, за знакомство! — предложил я тост.
— Давай, — поддержала Ира, — ты мне поначалу показался свиньёй и хамом.
— Это тот редкий случай, когда лучше казаться, чем быть, — усмехнулся я. — А ты мне показалась фригидной стервой.
Мы выпили — каждый своё, закусили. Ирина, похоже, решила поднабраться. Как бы пьяных истерик не было, алкоголь на женщин своеобразно действует.
Потом её развезло, и она начала нести какую-то ерунду, что, дескать, она договорилась с Афанасьевной, если приедет её бывший муж, то Афанасьевна его быстро отвадит. Я с ней согласился, что да, конечно, если уж Афанасьевна взялась за дело, то непременно отвадит, а как же иначе. Потом я проводил Ирину до постели, а сам продолжил пьянку сам с собой, хоть это и дурной тон. Вышел на крылечко, покурил, полюбовался на луну, послушал редкий брех собак и стрёкот цикад и отправился в люлю.
В розовом тумане поочередно проплывали сказочные лошадки, кудрявые белые овечки, гуси-лебеди, несущие на крыльях Иванушку. Проплывала мимо меня Ирина в полупрозрачной белой тунике, с венком незабудок на голове. Она пролетела, не обращая на меня внимания, потом остановилась, обернулась, и, лукаво глядя мне в глаза, приподняла подол и начала медленными эротичными движениями поправлять чулок. Потом кончиком языка сладострастно облизала губы, и, не отрывая от меня призывного взгляда, растаяла в тумане. Звучала музыка Сфер, сердце сладко сжималось в предчувствии необычайного, ворона каркнула во все воронье горло, потом ещё раз каркнула.
Я открыл глаза и посмотрел в открытое окно. На ветке яблони сидела всё та же ворона, косила на меня своим бесстыжим глазом и ещё раз сказала "Кр-р-рак!". И что тебе не спится? Сон пропал, голова болит. Солнце уже высоко. Я вылез из кровати, оделся и поплелся на кухню. Этот сон требовал вдумчивого осмысления. Это Знак, тут без вариантов. Только вот какой? Не зря же говорят, что Пифии вещали много и разнообразно, но разобраться, чего же они напророчили, было решительно нереально. Для этого в Дельфах держали штат толкователей, явно раздутый. С утра, когда ещё непроснувшийся мозг не окунулся в рацио, мне казалось, что это Знак того, что надо… Надо бы опохмелиться, но нельзя. Похмелка с утра — вторая пьянка.
На столе уже стояла банка с мутным рассолом. Тут же нашлась записка: "Мы ушли на речку. На плите стоит заваренная трава, пей, это от похмелья. Будем к обеду". Нашел ёмкость с какой-то бурдой. По запаху — мята, чабрец и ещё какие-то едва уловимые запахи. Выпил половину настоя, хлебнул рассола. Чёрт, эта женщина знает, как надо обращаться с мужчинами. Похоже, у неё было правильное деревенское воспитание, когда с детства прививают базовые понятия. Я уже хотел идти к рюкзаку за своим аварийным пакетом первой противоалкогольной помощи, а тут такой сюрприз. Пошел курить на крыльцо. В процессе выяснилось, что трава таки действует довольно эффективно. Потерянные рецепты наших предков, что ли? Забодяжил кофе, проверил запасы еды. Не густо, я вообще-то не рассчитывал на троих, но запас брал всё-таки на несколько дней. Хлеб кончался. Выпил кофе, это окончательно прочистило мне мозги. Надо что-то делать, дело-то к обеду идёт. Но хорошо здесь всё-таки.
Взял в машине нитяные перчатки, сразу подумал, что надо будет спецодежду прикупить. Пошел в кирпичный сарай, смотреть железки и разгребать завалы. Вытянул на средину сарая остов велосипеда, начал проводить ревизию, при этом выводя речитативы себе под нос:
— Жизнь невозможно повернуть наза-а-а-д, и время ни на ми-и-иг не остановишь, и неизбежна ночь, куда идет мой дом, и я сижу на нем! Бам-бам-барарам-парарам-пам-пам! Кенни, где ты, Кенни? Это ты, Мирон, Кенни убил! О самоцветный Бырга! О дух Маниту, твоё яркостное сияние ослепляет меня! — перевел дыхание и продолжил. — В перекрестье прицела небесных цветков, незабудок священных, я жажду малиновый звон котелков и теплое тело Венер белопенных.
— Тело Венер, значит. Белопенных, значит, возжаждал? — раздался сзади ехидный голос Ирины. Я обернулся. В дверном проёме, в лучах солнца, сиял силуэт красивейшей на свете женщины.
— Это гештальт-терапия, дорогая, по-научному. Я сублимирую свои грешные желания через вербальную псевдомимику, при этом не отрицая и когнитивно-бихевиоральную модель, — я попытался оправдываться за ту пургу, что сейчас наговорил.
— Пошли в дом, терапефт! Аня к Машке пошла, смотреть цыплят, там и пообедает. А нам надо поговорить.
Не успели мы зайти в дом, как Ирина развернулась ко мне лицом, положила руки на плечи и, смотря мне в глаза совершенно распутным взглядом, спросила:
— Так что ты там говорил про острую тактильную недостаточность?
Глава 4
С раннего утра, едва солнце осветило купол храма Тэнгри, из города с гиканьем вылетел десяток всадников, разгоняя с дороги редких в это время торговцев и крестьян.
Следом за ними, на своем, золотистой масти жеребце, выезжал сам Улахан Бабай Тойон Старшего рода Белого Коня, по-праздничному нарядный. В атласных шароварах синего цвета, обшитых по лампасам шнуром, в белой рубашке с воротником, вышитым травяным узором, в мягких сапожках из козлиной кожи с золотым шитьём. Поверх рубашки — парчовый синий халат с вытканными хризантемами, а на голове — восьмисторонняя шапка из бирюзовой парчи с собольей опушкой. На широком поясе — нож и камча о семи хвостах. Красив и богат Улахан Тойон, и никто не скажет, что он совсем старик.
Внучка тойона, гордо восседавшая на свой Звёздочке, выглядела, как цветок жасмина в утренней росе. Легкий, красный с золотом, атласный халат, с вытканными на нём бирюзовыми птицами, золотым шнуром на обшлагах и воротнике, а поверх него — зеленая безрукавка, шитая жемчугами и серебром. Замшевые сапожки на стройных ногах и белая тюбетейка с вуалью.
Несмотря на столь раннее время, у выезда из города толпились зеваки, глазея на караван и восхищаясь красотой и богатством Тойона и его многочисленной родни. Блеск золота, радужные блики самоцветов, сияние начищенных бронзовых блях на куртках охраны приводили народ в восторг.
