Татьяна Коростышевская - Внучка бабы Яги
— А невеста у тебя, добрый молодец, дома имеется? — с места в карьер пустился в расспросы дедушка.
— Кому и кобыла невеста, — отшутился студент.
Леший задумчиво почмокал губами, потом обстоятельно продолжил:
— А откель ты так справно по-нашему научился говорить?
— Матушка моя из этих мест, она и научила. Может, знаете, Магда, урожденная Цурбригген.
— Отчего ж не знать, знаю я Чуркиных, они, почитай, годков тридцать тому корчму на тракте держали. И родительницу твою хорошо помню. Девка — огонь, здоровущая, любой парень ей по плечо был. — Леший мечтательно вздохнул. — Никак не могла себе под стать в наших краях пару найти… Ушла пешком, с котомкой за плечами — лучшую долю искать. Вот ведь как ее жизнь закрутила… А папанька твой аристократический как нарисовался?
— Во время осады Вормса романскими войсками мутер так ловко орудовала отобранным у какого-то солдата двуручником, что отец не устоял. — В голосе Зигфрида послышалась нежность. — Сразу после победы увез ее в свое имение и стал увлеченно заниматься продолжением рода Кляйнерманнов.
А студент-то родителей любит… У меня аж слезы на глаза навернулись, надеюсь, от умиления, а не от зависти. Я-то своих и не помню почти, только бабуля у меня и есть.
Леший хлопнул в ладоши:
— Ну говорю же — бой-девка! А в огневики ты как подался?
— Как все, — ответил Зигфрид. — Поджег случайно замок, местный маг сказал — способности, надо учиться. В нашем княжестве наставника не сыскалось. Отец написал ректору Квадрилиума, меня вызвали на экзамен…
Под ногами приятно поскрипывала галька. Неужто от самой речки окатыши таскал? Да подбирал по цветам — коричневатые, зеленые, бурые… А вот этот плоский стеклянно-прозрачный белый опал я сегодня видела. Да никак ушлый хозяин дорогу закольцевал, чтоб мы подольше шли?! Видимо, любопытство дедушкино разыгралось не на шутку, если вместо того, чтоб к своей любушке спешить, он допросы устраивает.
— Долго еще? — обернулась я к шушукающейся парочке.
— Да нет, почти на месте. — Леший усиленно сигнализировал бровями, чтоб я не перебивала.
Подумаешь, не очень-то и хотелось! Надувшись, я зашагала дальше.
— А невеста у тебя, добрый молодец, дома имеется?
Я навострила ушки. Где-то я уже это слышала… За моей спиной воцарилось многозначительное молчание. Либо студент собирается с духом, либо… Я резко повернулась. Ёжкин кот! На тропинке я стояла одна. Туман молочными струйками растекался по утоптанной траве, прячась под корнями деревьев. Я растерянно завертела головой, пытаясь определить, где нахожусь. Та-а-ак! Вот приметный куст бородавчатого бересклета, а вот одинокая голубая сосенка, неведомо какими ветрами занесенная в наши края, — до Идоловой поляны рукой подать. Я почти у цели, а Зигфрид остался там — на закольцованной лешачьей тропе, где морок, прикинувшийся лесным хозяином, будет бесконечно задавать ему одни и те же вопросы. Что делать? Скандалом ничего не добьешься. Колдовство лесное так устроено, что снять его может только человек, против которого оно направлялось. Так что или Зигфрид сам разберется, или я брошусь в ноги хозяину, чтоб сжалился. А иначе никак.
Дедушка появился, как всегда, неожиданно. Просто вышел из тени и ухватил меня за руку.
— Ты, это, Лутоня, на меня, старого, не серчай. Только очень уж я огневиков не жалую.
— Когда морок с парня снимешь?
— Как только, так сразу. Знаешь, сколько мне ихний брат лесу пожег, когда последняя война была?
— Знаю, ты рассказывал. И про то, как с водяниками объединился, и как пятнадцать боевых магов в болото завел… Ты же у ледзян до сих пор что-то вроде народного антигероя — из байки в байку кочуешь.
Дедушка порозовел и скромно потупил лягушачьи глазенки:
— Не боись, девонька, твоего-то отпущу…
Тут уж моя очередь глазки опускать пришла.
А потом раздался крик. Громкий, давящий, истошный, заставляющий мою кожу покрываться мурашками. Будто вспучилась подо мною матушка-земля, будто небо гулким колоколом качнулось над моей головой, будто… рожала женщина.
Мы с лешим кинулись на звук. На опушке происходили странные вещи. Оранжевый столб пламени поднимался к самому небу — в центре поляны горел костер. Я залегла в кусты, спутник плюхнулся рядом, тихонько охнув. На плоской поверхности валуна, раскорячившись и истошно воя, лежала Матрена. Ее сарафан был задран чуть не до подбородка, огромный живот возвышался над головами окруживших ее рогачей. А тех было уже… Два, четыре, шесть… Размножаются они, что ли? Исчадия сновали по поляне, будто в каком-то недобром танце, передавая друг другу отвратительного вида оружие на длинных шестах, переговариваясь и встряхивая головами, склонялись над роженицей, опираясь руками на камень. У меня просто волосы на голове зашевелились — слопают нашу Матрену, а косточки выплюнут.
— Тужься! Дыши! Тужься!
А голос-то какой — до боли знакомый…
— Ой, что ж теперь с нами будет?! — потрясенно шептал леший.
Я решительно поднялась. Дедушка схватил меня за щиколотку:
— Не лезь, пришибут!
— А вот сейчас и проверим, — дернула я ногой и двинулась в гущу событий.
Мое появление никого не удивило. То есть совсем. Матрене было не до того — живот опускался, ребеночек начал выходить. Голова женщины была запрокинута, бисеринки пота блестели на искаженном от усилий лице, рот раскрывался в гримасе боли.
— Ну, давай, болезная, тужься, вон уже и головка показалась… — кричала ей моя бабушка, поправляя предплечьем постоянно сползающую на глаза рогатую кичку. — Поддайте жару, сестры!
Незнакомые мне бабы в таких же потешных головных уборах принялись подкидывать в костер еловые шишки, палые листья, веточки и все то, до чего дотягивались их квадратные с закраинами лопаты, усаженные на длинные черенки. Несмотря на скудость подкорма, пламя взревело и взметнулось еще выше. Казалось, сейчас молодой серпик луны поджарится на этом огне, как первый блин, который по обычаю нарочно выпекают корявым и кособоким.
— Слабеют-то схватки… — пробормотала бабуля себе под нос. — Лутоня, не мешайся под ногами, потом поговорим.
Старая ведьма, полуприкрыв глаза, положила руки на Матренин живот. Теплый желтоватый свет, изливающийся из ее ладоней, покрывал все будто прозрачной маслянистой пленкой. Роженица закричала совсем уж не по-человечески. Я едва успела подхватить окровавленный пищащий комочек, который кузнечиха исторгла из своего тела.
— Ну хоть какой-то толк от тебя. — Яга ловко перерезала пуповину ножом и забрала у меня ребенка, чьи широко распахнутые рысьи глаза лучше всяких слов говорили о его происхождении.
